Затем поставила термос между колен, загнала на место пробку и, прикрыв глаза от удовольствия, сделала первый глоток.
Пить кофе, сидя за рулем маленького «Фольксвагена», оказалось совсем не так просто и приятно, как это иногда показывают в американских фильмах, где полицейские на дежурстве закатывают в салонах своих служебных автомобилей целые пиры с кофе и пончиками. Мешало рулевое колесо, термос и чашку некуда было поставить, и Марина не столько пила, сколько следила за собой, чтобы не облиться. Поэтому, допив наконец до дна, она испытала огромное облегчение и поспешила завинтить термос и убрать его от греха подальше на место, в карман на спинке соседнего сиденья. После этого она закурила и, неумело пряча красный огонек сигареты в ладони, стала наблюдать за новенькими дубовыми воротами в кирпичном заборе на противоположной стороне улицы.
Тревожные мысли продолжали одолевать ее с прежней силой, но она гнала их прочь: все равно, сколько ни думай, ничего умного не придумаешь, пока не увидишь все своими глазами. Смотреть и слушать Марина Медведева умела; она полагала, что, когда придет время, сумеет также и действовать. Правда, настоящая, непридуманная жизнь, бурлившая за стенами ее городской квартиры и вот этого загородного особняка, за которым она сейчас наблюдала, то и дело ставила ее в тупик, оказываясь на поверку совсем не такой, какой Марина привыкла ее считать. Восемь лет, проведенные в клетке, не проходят даром, даже если клетка сделана из чистого золота и выстлана банкнотами стодолларового достоинства. Да и раньше, до замужества, разве знала она, что это такое – настоящая жизнь?
«Вот только этого не надо, – морщась не то от собственных мыслей, не то от разъедавшего глаза сигаретного дыма, с досадой подумала Марина. – Настоящая жизнь, ненастоящая жизнь... Кто, скажите на милость, провел черту, кто сказал: вот эта жизнь настоящая, а вот эта – так, понарошку? Кто он, этот умник, присвоивший себе право судить, что правильно, а что нет? Конечно, с точки зрения моего драгоценного супруга и его приятелей, человек, безропотно идущий в тюрьму один, когда мог бы отправиться туда в теплой компании, живет понятиями ненастоящей, выдуманной, вычитанной из глупых книжек жизни. И тот, кто, вернувшись из тюрьмы, не стал мерить свою обиду на деньги, пытаясь выторговать побольше за погубленную жизнь, по их понятиям, человек не от мира сего. И кто возьмется судить, на чьей стороне правда? Говорят, жизнь рассудит... Так ведь и это вранье, потому что конец у всех одинаков...»
Она на ощупь нашла в сумочке бумажник, не глядя, открыла его и посмотрела на засунутую в прозрачный целлулоидный кармашек фотографию. Света от горевших во дворе резиденции Медведевых фонарей хватало только на то, чтобы разглядеть смутные темные очертания человеческой фигуры. Снимок был чересчур узкий и длинный – не снимок, собственно, а половина снимка, отрезанная от групповой фотографии по настоянию ревнивого Медведева. На второй половине снимка, которая валялась где-то дома, в одном из старых альбомов с фотографиями, была изображена сама Марина – такая, какой она была десять лет назад. Половинку фотографии, которая хранилась у нее в бумажнике, Марина Медведева помнила до мельчайших подробностей. На ней был Андрей Тучков – молодой, смеющийся, влюбленный и беззаботный. Интересно, каким он стал, теперь? Конечно, прошлого не вернешь, но все-таки, все- таки...
Она раздавила окурок в пепельнице, подумала, не выкурить ли еще одну сигарету, но решила воздержаться. За последние сутки она выпила столько кофе и выкурила столько сигарет, что кофеин и табак утратили стимулирующий эффект и не вызывали уже ничего, кроме тошноты и тупой головной боли. Марина с удовольствием выпила бы сейчас коньяку, а еще лучше – ледяной водки, но момент для этого был самый неподходящий, и она решила, что потерпит. Она терпела долгих восемь лет, так неужели у нее не хватит характера продержаться несколько часов?
Марина покосилась на вмонтированные в приборную панель часы. Часы показывали восемнадцать ноль-три, и это было странно. Сначала она даже не поняла, в чем дело, а потом сообразила: машина была прокатная, и там, в родном гараже, кто-то, по всей видимости, снимал с нее аккумулятор, а потом не потрудился установить на часах точное время. Разобравшись, что к чему, Марина поднесла поближе к свету запястье с изящными золотыми часиками. Было начало двенадцатого. Вернув в сумочку бумажник, Марина нерешительно взялась за лежавший там же прибор, напоминавший портативную рацию. В общем-то, все, что имело хоть какое-то значение, она уже услышала, и слушать сальные шутки охранников мужа у нее не было ни малейшего желания. Но почему в таком случае они медлят, чего дожидаются?
Она уже готова была включить подслушивающее устройство, когда новехонькие створки ворот дрогнули и начали открываться. Между ними появилась темная щель, которая быстро росла. Потом там, за воротами, приглушенно заворчал мощный двигатель, блеснули ярким неоном фары, и на дорогу, лаково блестя, солидно и неспешно выкатился «шестисотый» Косолапого. Тонированные стекла мешали заглянуть в салон, но Марина и без того отлично знала, кто сидит внутри.
Она потянулась к ключу зажигания, но не стала заводить двигатель. Тяжелый черный «Мерседес», без видимых усилий набрав с места приличную скорость, быстро скрылся в отдалении. На повороте в последний раз сверкнули его рубиновые тормозные огни, и на улице снова стало тихо и пусто. Однако ворота в кирпичном заборе не закрывались; со своего места Марина хорошо видела охранника Виталия, который, стоя у ворот и держась одной рукой за створку, что-то говорил в глубину двора. В свободной руке у него дымилась зажженная сигарета, которой он лениво жестикулировал. Вид у него был, как у человека, который расслабляется, точно зная, что хозяев нет дома и что о его разгильдяйском поведении, выразившемся в курении на рабочем месте, они, хозяева, никогда не узнают.
Марина невесело усмехнулась: мелочи, мелочи... Вся жизнь складывается из мелочей, и только они, отмеренные в строгой пропорции, способны придать создаваемой тобой картине полное правдоподобие. Но если нарушить пропорцию, если чуточку переборщить, увлекшись нанесением мелких штрихов, опытный глаз обязательно заметит подделку, и вся твоя кропотливая работа разом пойдет насмарку...
Она улыбнулась еще раз, мрачно и многообещающе, когда из ворот, негромко клокоча движком, выкатилась немолодая светло-серая «Волга». Ее стекла тоже были тонированными, темная пленка на них местами отстала от стекла, вздувшись пузырями, из-за чего стекла казались рябыми, нечистыми, как будто машина долго стояла под деревом, на котором гнездятся грачи. Подождав, пока закроются ворота, Марина запустила двигатель прокатного «гольфа», тронула машину с места и поехала вперед, стараясь не выпускать из вида габаритные огни светло-серой «Волги». Она была уверена, что этой ночью наступит развязка.
Черный «Мерседес» выбрался на трассу, которая вела в Шереметьево, и сразу набрал скорость. В бледных лучах фар, фосфоресцируя, неслись навстречу похожие на следы трассирующих пуль линии разметки; покрытые светоотражающей краской дорожные знаки ярко сияли в ночи; слева, на зеленой разделительной полосе, мелькали километровые столбы; справа, сливаясь в бесконечную полосатую ленту, рябили столбики ограждения. В салоне тепло и неярко рдели огни приборной панели, индикатор дальнего света фар горел в полумраке пронзительно-синим пятном – водитель гнал машину, даже не думая переключать фары на ближний свет, когда навстречу попадались другие автомобили. Он не снизил скорость, даже когда впереди, на площадке для отдыха, показался хищно припавший к асфальту, вытянутый, как акула, милицейский «Форд», казавшийся при таком освещении черно-белым. Гаишник, выглядевший неуклюже и мешковато из-за напяленного поверх униформы бронежилета, топтался рядом, держа правую руку на казеннике висевшего под мышкой автомата. На запястье у него болталась полосатая дубинка, в опущенной левой руке мент держал радар. Он вскинул руку, будто участвовал в дуэли на пистолетах, и слепое бельмо радара нацелилось на «Мерседес». Полосатый жезл повелительно поднялся, преграждая дорогу; «мерин» притормозил, включил указатель правого поворота и с громким шорохом запылил по гравию обочины, едва не задев зеркалом отскочившего в сторону инспектора.
– Осторожнее, баран, – сказал водителю сидевший рядом охранник. – Ты этого мусора чуть не переехал!
– А я виноват, что какая-то сволочь мне на капот прицел установила? – цитируя старый анекдот, ответил водитель и полез в карман пиджака за документами.
Он нажал кнопку стеклоподъемника, и окно слева от него открылось с негромким жужжанием. Водитель сплюнул в него, наблюдая в зеркало за тем, как освещенный тревожным красным сиянием тормозных огней гаишник неторопливо идет к машине, помахивая своей полосатой светящейся дубиной. Идти ему пришлось далековато: тормозной путь летевшего на огромной скорости «Мерседеса» получился
