отличались особой роскошью: обитый тканью потолок, искусно вделанные пепельницы, откидные сиденья, кондиционер… Паренек сел с шофером; Аркадия усадили на заднее сиденье, рядом с Махмудом. Аркадий не сомневался, что стекла в машине пуленепробиваемые.
Ему доводилось видеть изображения мумифицированных фигур, извлеченных из-под пепла Помпеев. Махмуд был похож на них: скрюченный и сухой, ни ресниц, ни бровей, кожа, как серый пергамент. Даже голос казался истлевшим. Он с трудом повернулся, держась от посетителя на расстоянии вытянутой руки, и пристально поглядел на него черными, как угли, глазами.
– Прошу прощения, – сказал Махмуд. – Мне сделали ту самую операцию – чудо советской науки. Тебе чинят глаза, да так, что и очки-то больше носить не нужно. Подобного «чуда» не делают больше нигде в мире. Но тебе не говорят, что после этого ты будешь видеть только на определенном расстоянии. На другом – весь остальной мир расплывается.
– И как вы отреагировали на это?
– Я мог бы убить доктора. Честное слово, я бы убил его. Но потом я подумал: «Почему я согласился на эту операцию?» Из тщеславия. Мне ведь уже восемьдесят лет. Операция стала для меня хорошим уроком. Слава Богу, что хоть импотентом не стал, – он крепко держал Аркадия за пиджак. – Ну вот, теперь я вижу тебя. Неважный вид.
– Нужно посоветоваться.
– Думаю, не только посоветоваться. Я заставил их подержать тебя там, чтобы выяснить о тебе кое-что. Мне нравится узнавать что-то новое. В жизни так много разного. Я служил в Красной Армии, у белых, в немецкой армии. Ничего нельзя предсказать заранее. Я слышал, ты был следователем, заключенным, снова следователем. Ты запутался больше, чем я.
– Вполне возможно.
– Редкая фамилия. Ты родственник того бешеного Ренко, что был на войне?
– Да.
– У тебя разные глаза. В одном глазу я вижу мечтателя, а в другом глупца. Видишь ли, я настолько стар, что пошел по второму кругу и ценю то, что есть. Иначе можно сойти с ума. Два года назад из-за болезни легких я бросил курить. Для этого нужна была твердость. Ты куришь?
– Да.
– Русские – скучный народ. То ли дело чеченцы.
– Говорят.
Махмуд улыбнулся, обнажив непомерно крупные зубы.
– Русские тлеют, чеченцы горят.
– Сгорел Руди Розен.
Для своих лет Махмуд среагировал довольно быстро:
– Слыхал. Вместе с деньгами.
– Вы были там, – сказал Аркадий.
Водитель обернулся. Хотя и крупного телосложения, он был примерно одного возраста с сидящим рядом пареньком. Угреватая кожа в уголках мясистых губ, волосы, длинные сзади, но коротко подстриженные с боков, челка выкрашена аэрозольной оранжевой краской. Тот самый спортсмен из бара в «Интуристе».
Махмуд сказал:
– Это мой внук Али. А другой – его брат Бено.
– Приятное семейство.
– Али меня очень любит, поэтому ему не нравятся такие обвинения.
– Вас не обвиняют, – сказал Аркадий. – Я тоже там был. Может быть, мы оба невиновны.
– Я был дома. Спал. Врач велел.
– Что, по-вашему, могло случиться с Руди?
– С лекарствами, которые мне прописали, и с кислородными трубками я похож на космонавта и сплю как младенец.
– Что случилось с Руди?
– Мое мнение? Руди был еврей, а еврей считает, что может отобедать с самим чертом и ему не откусят нос. Наверное, среди знакомых Руди было много чертей.
Шесть дней в неделю Руди с Махмудом вместе распивали турецкий кофе, торгуясь вокруг валютных курсов. Аркадий вспомнил, как, глядя на упитанного Руди, сидящего за одним столом с костлявым Махмудом, гадал, кто кого съест.
– Он боялся только вас.
Махмуд отверг этот комплимент.
– У нас с Руди не было проблем. Это другие в Москве считают, что чеченцам нужно возвращаться в Грозный, в Казань, в Баку.
– Руди говорил, что вы собирались разделаться с ним.
– Вранье, – Махмуд отмахнулся от этих слов, как человек, который привык, чтобы ему верили.
– С покойником трудно спорить, – как можно тактичнее заметил Аркадий.
