Я сделал умное лицо и изо всех сил закивал, давая понять, что теперь я и без посторонней помощи смогу повесить на лошадь седло и затянуть все эти ремешки, не задушив ее и не запутав себя. Нет, я сам искренне в это верил… минуты две верил, не меньше, пока Рейн, скотина, снимал упряжь, чтобы потом предоставить мне возможность попрактиковаться. Он в принципе неплохой парень, но иногда бывает удивительно невыносимым.
Как бы то ни было, но выехали мы поздно. Хозяин выражал свое огорчение столь скорым отъездом, но глаза его при этом столь погано бегали, что настроение мне испортили окончательно.
Единственный плюс во всем этом — седлать лошадь меня научили, и я искренне радовался, что при этом процессе не было свидетелей, иначе пришлось бы их прирезать.
И все равно — не люблю, когда, глядя на меня, облизываются. Даже мысленно. Хозяин мне не нравился, хотя я и пытался себя успокоить, думая о том, что все кабатчики — сволочи в той или иной мере. Их работа — обирать клиента, поскольку на честной торговле прожить-то можно, а вот оставить кое-что на черный день, а то и детям с внуками — сомнительно. Возможно, среди них и встречаются отдельные порядочные индивидуумы, но скорее как исключение, лишь поддерживающее правило.
И все же постепенно настроение улучшалось, чему немало способствовала погода — чистое небо, ласковое солнышко. Копыта Голиафа мерно цокали по сухой дороге, птички пели — благодать.
Дорога шла полями, но где-то там, впереди, уже виднелась кромка леса. Все складывается относительно удачно, к тому времени как солнце встанет в зенит, мы уже очутимся в спасительной прохладе — денек обещает быть, мягко говоря, теплым.
Как обычно, Рейн с Амандой ехали позади, а мы с Алией остались наедине.
— Расскажи, Стас, как вы там, у себя, живете?
— А что именно тебя интересует? — Все!
Я задумался… Интересный вопрос. Что ж… попробуем рассказать.
Вот до механических часов здесь еще не додумались, это минус. Время вообще мало подчиняется законам — то ползет, как черепаха, особенно если делаешь что-то нудное и совершенно неинтересное, то летит совершенно незаметно, особенно когда находишься рядом с любимой женщиной, которая к тому же слушает тебя, открыв рот и жадно ловя каждое слово. И ты видишь, что твой рассказ ей до чертиков интересен, ей хочется продолжения, она искренне смеется твоим шуткам, и вообще — имеет место полное родство душ.
Я, как мог, поведал о нашей цивилизации — без особых прикрас, но и не стращая попусту. Вспомнил о войне — по сравнению с ней все местные конфликты были, по сути, ярмарочными развлечениями, здесь не отправляли на дно морское целые континенты, не сжигали планеты и не взрывали в мгновение ока огромные корабли со всем экипажем, который, бывало, так и не успевал понять, что же, собственно, произошло. Рассказал про технические достижения, посетовав попутно, что магия у нас известна лишь немногочисленным доморощенным «колдунам», к которым даже их преданные друзья относятся как к неизлечимо больным, за которыми нужен уход и присмотр.
Алия спросила, сколько людей живет в нашем городе, и оказалось, что я не в состоянии ей ответить. Не было в местном языке подходящего термина. Пришлось прибегнуть к загибанию пальцев — что в среднем, мол, столько же, сколько в двух-трех сотнях ваших столиц типа Тренса. Она не поверила — еще бы, у них во всех срединных уделах, вместе взятых, столько народа не набралось бы. Я уверил ее, что ни в чем не погрешил против истины.
— Я бы не смогла жить в такой сутолоке, — поежилась она. — Мне кажется, это такой ужас. Да и как у вас там живут лорды? Неужели дома сервов стоят вплотную к их замкам?
Пришлось популярно объяснять социальное устройство и заодно основные принципы градостроительства. Если с градостроительством здорово помогли пчелы с их сотами, то понять тот факт, что все люди в принципе равны… хотя некоторые «равнее» других, хотя никто официально в этом не признается, — это ей было явно не под силу. Я, как мог, пытался объяснить ей принципы социальной справедливости, но то ли оратор из меня был никакой, то ли эта тема ей порядком наскучила, но она неожиданно задала вопрос:
— Ладно, допустим, все равны. Скажи, у вас там девушка может… если мужчина нравится ей… сама… ну, сделать ему предложение…
— Может, — рассмеялся я. — Очень даже может. Но у нас, как и у вас, это… не очень принято. Хотя и бывает, конечно.
— Не принято… — Она печально улыбнулась. — У нас это практически невозможно. Если отец решает выдать дочь замуж, то в последнюю очередь поинтересуется ее мнением на этот счет. Да и она может, конечно, попробовать отговорить родителя, но только наедине — на людях ей надлежит делать вид, что предстоящий брак для нее — предел мечтаний. Даже если от жениха ее тошнит.
— Да уж, у нас с этим проще, — согласился я. — И все же бывает и точно так же, как и здесь, люди вообще имеют склонность блюсти старые традиции, даже если они до смешного нелепы.
Некоторое время она ехала молча, опустив взгляд. Я видел, что в ней идет внутренняя борьба, но ни в коей мере не собирался вмешиваться, тем более что не знал точно, о чем она думает, — это только психоаналитик будет навязчиво вытягивать слово за слово все сокровенные мысли и тайные чувства. За эту способность их ценят, но лишь с профессиональной точки зрения. Кое-что я подозревал, как же без этого, но без особой уверенности.
— Знаешь, Стас, — тихо сказала она после долгой паузы, — когда меня выдавали замуж, никто, даже Дункан, не подумал спросить меня, а хочу ли я выходить за этого уродливого, хотя и богатого маркиза де Танкарвилля. Даже Дункан — а он всегда любил меня, может, даже больше, чем отец. Да, это была прекрасная партия, в глазах всех — кого же в таком случае будут интересовать мои чувства.
— Ты любила другого?
— Не знаю… нет, в тот момент нет, это точно. Потом… может быть, но… Знаешь, Стас, он никогда не относился ко мне как к женщине. Скорее как к дочери — всегда старался защитить, присмотреть. Может, потому, что он был намного старше меня.
— Был…
— Он погиб. Впрочем, как и все защитники замка, кроме разве что меня. И знаешь, Стас, чего я не могу понять? Берн умер почти у меня на руках, и все же последний вздох он пожелал испустить в обществе простого солдата… и я не могу понять почему. Какие наставления он давал ему или о чем просил? Я знаю, мальчик был в меня немного влюблен — это так было заметно…
Она немного помолчала, потом добавила, положив руку на кулон:
— Он подарил мне этот камень. — Берн?
— Нет, тот мальчик… его звали Жан, и он был родом из тех же мест, что и я. Сказал, что нашел клад гномов…
Я молчал. Алии требовалось выговориться — что ж, она нашла благодарного слушателя. Кони мирно ступали рядом, Рейн с Амандой совсем отстали, мы были вдвоем.
— Я не знаю, любила ли я Берна или нет… Может быть, он просто покорил меня тем, что в нем было все, что, по моим представлениям, включало в себя понятие рыцаря без страха и упрека. Смел, честен, благороден, умен…
— И недостаточно умен, чтобы почувствовать твое к нему отношение, поддел я ее, хотя прием был запрещенный.
— Может, и почувствовал… — усмехнулась она. — Знаешь, Стас, я не думаю, что наши нравы кажутся тебе слишком вольными…
— Нет, конечно, — сказал я, а сам подумал о том, как бы Алия отреагировала на кое-что из того, чем в наше время с увлечением занимается молодежь. Компаниями. Меня это, откровенно говоря, никогда особо не привлекало, но у каждого увлечения есть свои поклонники.
— И все же редко кто из благородных дам не имеет любовника. Но Берн, думаю, счел, что, сыграв эту роль, предаст своего господина, моего мужа. Хотя кто знает, возможно, он и действительно ничего не замечал, кроме своих солдат, тренировок и охоты — соображения морали в таких вопросах мало кого останавливали…
— Ты невысокого мнения о людях.
— Да нет, я не говорю, что это плохо. Любовь — это самое лучшее, что может быть у человека…
