исчезни, например, мебель, самостоятельно принимающая удобную для его тела форму, автоматы, регулирующие силу света, влажность и температуру воздуха, включающие музыку. Нет, он по-прежнему был осторожен в обращении с предметами, которые окружали его. Однако той трепетной боязни разбить что- либо, которая была у него во время обеда в “синей молнии”, уже не возникало. Вот это и удивляло. Оказывается, не существует предела тому добру, которое человек способен принять!
Зато в обществе людей он чувствовал себя совсем не так уверенно, как в мире предметов. Нет, никаких обид не было. Лишь профилактор Филипп Чичерин осмеливался досаждать ему врачебными запретами.
– Не моя и не твоя вина, что таким фейерверком все волнения, – говорил он. – Норма никак не восстанавливается, и ты не просись в дальние поездки. Ты и с дельфиньих островов приехал взбудораженный. Я уже поругал Халила с Элей. Зачем им было – о серьезном? Лучше бы что- нибудь веселое рассказывали.
– Сказочки, как ребенку? – рассердился Валентин.
– Не обязательно сказки, но и не мировые теории. Всему свое время.
Однако и Чичерин был непреклонен, только когда речь шла о здоровье. А вообще-то он был покладистым парнем. Если вся компания улетала в горы, он просил взять его с собой. Затевались игры, он был неистощим в выдумках.
О Халиле с Элей и говорить нечего: все свое время они отдавали Валентину и, казалось, были готовы выполнить любой его каприз, а не только разумное желание.
И все-таки Селянину было не по себе. Предупредительность друзей иногда раздражала. Он не хотел, чтобы его опекали. Ему было привычней заботиться о других.
В один из вечеров собрались у Филиппа перед видеопанорамой – ждали, что выступит знаменитый оперный певец. Эля была восторженной поклонницей его таланта. А Халилу не нравился излишний рационализм певца.
– Очень много от ума, – утверждал он. – Совсем мало от эмоций, от души…
– Как ты можешь так несправедливо! – возражала Эля. Сейчас убедишься – он великий артист!
К сожалению, концерт по какой-то причине отменили. Все испытывали досаду. А на Валентина навалилась тоска. Филипп уселся перед каким-то, напоминающим орган, инструментом и заиграл. Нет, это был не орган. Казалось, звуки большого оркестра раздаются в комнате. Необыкновенность инструмента, прозрачная, как небо в час рассвета, мелодия…
Потом они пели. Сначала – Халил, Эля, Филипп. Песни были очень разные и о разном. О сине-зеленых волнах океана, которые не признают покоя, бьют и бьют в черную грудь скалы, уверенные: камень в конце концов будет подточен, сломлен их упорством. О планетолетчиках, попавших в беду на далеком застывшем Плутоне. Двое из них пожертвовали собой, чтобы третий смог вернуться на Землю…
Пели негромко, для себя, и еще, конечно, для Валентина. И его попросили что-нибудь спеть.
Он не смог отказаться. Запел одну из самых любимых,
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…
Грустная и суровая песня. А он вспомнил, как брел по тундре в последние двое суток своей прежней жизни. И песню, которую повторял тогда, как заклинание, тоже вспомнил.
…Пусть гром гремит, пускай пожар кругом.
Мы беззаветные герои все,
И вся-то наша жизнь есть борьба, борьба…
Он оборвал песню где-то посредине и, торопливо попрощавшись, спустился к себе.
Утром Филипп виновато признался:
– Вот вчера, когда ты убежал… Я подумал, что с тобой нельзя, как с другими… Такой характер деятельный, непоседливый… А я только о спокойствии…
– Тошно от твоего спокойствия! Удавиться можно от такого спокойствия!..
– Вот-вот… – с неожиданной радостью согласился Филипп. – Я советовался тут… Поругали меня: почему один решал. Правильно в песне… Ну, что жизнь – борьба… В общем, можете ехать, куда вздумается. Лишь бы на Земле, а не на Луне или еще дальше в космосе.
Валентин в первое мгновение даже не поверил, что понял правильно, хлопнул Филиппа по плечу:
– Спасибо! Ты отличный парень. И медицина ваша блеск да и только, если помогла тебе догадаться. Преотличная наука!
Получасом спустя собрались вчетвером. Халил бурно радовался:
– Замечательно, Филипп, ах, как замечательно! Мы всю землю оглядим, все покажем. Давно бы надо разрешить, дорогой.
В глазах Эли тоже была радость. Однако вела себя девушка намного сдержаннее. Видимо, поэтому Филипп обратился к ней.
– Знаешь, мне очень бы приятно – вместе с вами, а?
– Решающее слово не за мной. Но если обещаешь не терроризировать своими требованиями, тогда мой голосишко “за”…
Филипп повернулся к Селянину, но тот ответил:
– Я, как Эля…
– А мое условие тебе известно, – сказала Эля. – Дай клятву…
– Но, Эля…
– Значит, не можешь дать?
– Эля!
– Даешь клятву?
– Ну ладно, ладно… Я буду делать лишь то, что позволишь ты…
– Увернулся, хитрец. Быть по сему… Я правильно сказала, капитан? Быть по сему?
– Куда отправимся? Валентин, твое слово, дорогой.
Селянин оглянулся на Элю.
– Нас давно ждет Ноэми, моя подруга, – сказала девушка. И я тоже прошу… Вы не пожалеете, если согласитесь. Можно полететь, можно – на “синей молнии”.
– Я за полет, – ответил Селянин, – подземная дорога не позволяет видеть окрестностей.
– Заказать быстролетную машину?
– Заказывай, Халил.
– Если можно, отправимся чуть позже, часа через два, попросил Филипп, тоже обращаясь к Эле. – Мне надо уладить кое-какие дела в институте. Я постараюсь поскорее, но… В общем два часа надо…
– Дадим ему столько времени? Или отомстим за придирки? с шутливой угрозой спросила Эля.
– Я за то, чтобы отомстить, – поддержал ее Валентин. – И два часа – это немыслимо много. Я, пожалуй, согласился бы подождать, но лишь сто девятнадцать минут с шестьюдесятью секундами. Ни на мгновенье дольше!
Они были почти ровесниками и умели понимать друг друга.
Когда Филипп, а за ним и Эля ушли, Халил, гася улыбку, чуточку виновато спросил:
– Можно напомнить о твоем прошлом?.. Я не знал, а теперь знаю: ты любил
