смотрел когда-то Фридрих, как пламенеют закаты над Минео — нашей деревней, — как спускаются на горные пастбища вечерние сумерки. Но не об этом речь.
Увидел ее Руджеро, приглашает танцевать, а сам думает: уж на этот раз буду глядеть в оба, не дам себя провести.
Но она, пока кружились в вальсе до упаду, сняла у него с камзола золотую цепь. Хватился принц, да поздно, уже в королевских покоях.
— Господи Иисусе! Разве такую перехитришь, когда у нее каждый раз новое на уме.
Настал лучезарный день, и говорит Руджеро служанке:
— Слыхала, Замарашка, та красавица-то цепь золотую у меня украла.
— Так она до нитки вас оберет, ваша милость.
— Была бы она мужчиной, я бы ее мечом пополам разрубил, а с этой чертовой ведьмой как мне сладить?
Долго ли, коротко ли, захотелось Руджеро сладкого пирога, да чтобы он был на меду, с корицей и со всеми душистыми травами наших гор.
— Замарашка, а Замарашка, — говорит, — приготовь мне сладкий пирог и положи в него яйца от каждой птицы из моего сада.
А в королевском саду и воробьи водились, и куропатки, и скворцы, и райские птицы.
— Слушаю, ваша милость.
Отыскала девушка в ветвях лавра и ладанника птичьи гнезда, набрала зеленых, желтых, красных яичек, замесила тесто ловкими руками, слепила из него пирог и начинку положила по своему вкусу.
Вот кричит принц с парадной лестницы:
— Замарашка, эй, Замарашка, готов ли пирог?
— Несу, ваша милость.
Стала королева-мать пирог резать, вдруг — что такое? Глазам своим не верит: перстень!
— Как сюда перстень попал? — спрашивает принц Замарашку.
— Почем я знаю, ваша милость?
— Разве не ты пирог пекла?
— Я, ваша милость, только про кольцо ничего не ведаю.
Поохали-поахали, дальше живут.
Прошло еще время, и принц Руджеро, рыцарь орлиного пера, опять говорит Замарашке:
— Хочется мне сладкого пирога.
— Будет пирог вашей милости.
Нарвала она трав душистых, собрала яиц из королевского сада, купила у великого искусника пекаря Тури Казаччо муки самого тонкого помола, замесила тесто.
Как показалась из разрезанного пирога сверкающая цепь, закричал принц Руджеро:
— Это дело рук проклятых сарацин. Повелеваю выгнать всех до единого с моих земель! Чтобы и духу их тут не было!
Ладно. Через десять дней снова он требует сладкого пирога; и когда разрезал его собственнолично, нашел внутри золотые часы, что своим ровным тиканьем отмеряли время. Закричали тут в один голос принц Руджеро и старый король Карл:
— Смерть сарацинам!
Но не знали они того, что исстрадавшийся, замученный вечным голодом народ поднялся по всей земле сицилийской против короля. Народ — что река: не остановишь. Стали французов убивать, а у тех от страха глаза повылезли, язык отнялся.
Неизвестно, чем бы все кончилось, если б на балу во время танца не открылась Замарашка принцу Руджеро, не ведавшему еще, что восстал крестьянин, что взбунтовался сапожник, что возмущается на площади портной, что гончар мечет громы и молнии.
— Господин мой, ведь это я, Замарашка, неужто не признаете?
Приподняла она вуаль, и увидел принц ее лицо — прекрасное, как летний день.
Себя не помня от любви, говорит он матери:
— Матушка, я хочу жениться на Замарашке.
— Как — на Замарашке? Ведь она служанка.
— Ну и что же, матушка? А вы ее видели?
— Конечно, видела! Вечно в золе перемазана.
— Так вот же она, смотрите.
— Что? Эта жемчужина божественной красоты — наша Замарашка?! Да быть того не может!
Платье на Замарашке расшито золотыми петухами, на шее ожерелье сверкает, от черных волос сияние льется, голос как у птицы певчей.
— Госпожи Иисусе, неужели это ты, Замарашка?
А тем временем перед дворцом собрался народ — кто с мечом, кто с ружьем, кто с косой, кто с мотыгой, а кто сокола боевого наготове держит, чтоб вырвал он сердце королю Карлу.
— Остановитесь, люди! — говорит королева. — Мой сын Руджеро, рыцарь орлиного пера, женится на Замарашке, такой же сарацинке, как вы. Вот она!
Ликует народ. Замарашка людей словно весной одарила. Все отправились в собор.
— Дети мои! — сказал священник. — Время, как быстроводная река, все смывает.
И был там сапожник с шилом и дратвой, и каменщик Джованни со своим мастерком, и Пеппи Подопристену, и Тури Хромой, и Маттеу Почеммасло, и Чиччо Спичка, и Тано Обжора, и Анджуцу Щавель. Даже птицы в собор влетели — воробей и скворец, зеленушка и райская птица.
А женщины-сарацинки оставили потаенные горные пещеры, покинули темные закоулки, где горькое одиночество порождает грустные мысли, пришли и принесли кускус и фимиам, мед и корицу. Первым делом опустились они на колени, поцеловали землю, в которой, прорывая извилистые ходы, трудится червь Божий. Потом, возблагодарив Бога Морокуна, ударили они в бубны и запели. Вот как они пели — в шутку и всерьез:
