чем занимается.
– Спортсмен, наверное, – предположил старик в тертой фетровой шляпе, владелец спаниеля, почти такого же старого, как и хозяин, если пересчитать людские года на собачьи.
– Да нет, – возразил ему другой, интеллигентного вида, правда, вся интеллигентность сводилась к круглым металлическим очкам. Если бы он их снял, то сразу потерял бы для окружающих половину своего обаяния. – Я его знаю, он в двух кварталах отсюда живет, в доме напротив, на зеленой военной машине ездит.
– На военной по городу? Что, и номера тоже военные?
Номеров пенсионер не помнил.
– Может, и не военная, но такие в американских фильмах показывают, «джип» называется, какой-то «…ровер».
– Может, «новый русский»?
– Да нет, те зарядку так, как он, не делают, да и цепи золотые носят. Он староват для нового русского, слишком сухощав, поджарый.
Пенсионеру, жившему в доме напротив, хотелось рассказать, что иногда во двор дома, где живет этот странный человек, приезжают машины с правительственными номерами, оттуда выходят важные люди и направляются в гости. Но он не рискнул говорить это в присутствии самого Иллариона.
Закончив зарядку, Илларион поклонился невидимому сопернику, а затем, бросив пенсионерам «до свидания», отчего те онемели, легко побежал по улице.
«И все-то они приметят, – усмехнулся Илларион, думая о пенсионерах. – Неужели и я таким стану? Сейчас-то мне наблюдательность моя еще нужна, а потом она может превратиться в манию. Станешь, станешь, – сказал себе Илларион, – если, конечно, доживешь до преклонных лет. Люди моего образа жизни редко становятся настоящими пенсионерами, брюзгливыми и дотошными. Я, например, знаю лишь одного инструктора, проработавшего лет тридцать в ГРУ, который перешагнул семидесятилетний рубеж. Ну и зануда же он, хотя, в общем-то, человек умнейший! Да, будь он дураком или глупым, никогда в жизни до таких лет…» – и Илларион, продолжая ровно дышать и ритмично двигая руками, вспомнил старого инструктора, у которого и ему в свое время пришлось проходить стажировку.
Инструктор был человеком удивительным, фигурой напоминал двухстворчатый шкаф, широкий, крепкий.
Сверху «шкафа» – маленькая голова с выпуклым лбом.
Ни одного волоса на голове не было, лишь плотно прижатые уши, словно приросшие к черепу, несколько раз переломанный нос, глубоко посаженные маленькие глаза. Инструктор был немногословен. Что-либо объяснять он не любил, чаще всего молча демонстрировал, как произвести тот или иной удар, сделать хитроумный захват, как сломать шею, как ослепить соперника, как сделать, чтобы руки соперника повисли как плети.
Это он научил Иллариона двум страшным ударам, которые Забродов использовал в своей жизни раза три, но тогда они спасли его собственную жизнь. Тот старый инструктор – имя у него было чудное, почти такое же, как и у Иллариона, звали его Аким – мог кулаком пробить кирпичную стену, мог подтянуться на перекладине раз сто, невзирая на то, что вес его был девяносто пять килограммов.
Последний раз Илларион видел Акима года четыре назад, они встретились случайно на улице. Аким взглянул на него из-под козырька кепки маленькими глазками и улыбнулся, безобидно, как ребенок.
Илларион подошел:
– Вот уж не думал встретить, – сказал он.
– Думал я уже…
– Честно говоря, да, – признался Илларион.
– Не радуйся, я еще поживу. Вот только голова в последнее время болит, а так все в порядке.
– Что с головой?
– Не знаю, – сказал Аким, – и врачи не знают. Я уже сколько раз проверялся, ничего не могут сказать с определенностью. Но ты же знаешь, сколько у меня было травм, сколько раз я выкарабкивался с того света? Вот сейчас оно и сказывается. Пока был молодым, таким как ты, вообще, не знал, что такое болезнь, даже не простуживался. А сейчас все вылезло наверх, – Аким посмотрел на свои ладони, такие же морщинистые, как лоб Илларион тоже взглянул на руки своего бывшего учителя.
– Есть еще сила?
– Сила есть, Забродов, – сказал Аким, – да только не знаю, куда ее применить. Кому она теперь нужна? На даче копаться не привык, всю жизнь учил таких как ты. Хотя нет, таких как ты было немного, ты остался один.
– А Савельева нет, что ли? – настороженно спросил Забродов.
– Уже лет двенадцать как он погиб.
– Где? – спросил Илларион, хотя понимал, что подобные вопросы не задают.
– Далеко отсюда, – уклончиво сказал Аким. – Когда он застрял, вернее, исчез, выпал из поля зрения, меня вызывали в контору. Ведь я знал все его повадки, как-никак я с Савельевым работал целых шесть лет. А пропал он в горах. Потом ребята нашли, привезли в Россию то, что осталось.
– Да, такая уж наша судьба.
– Меня такая судьба уже не ждет. Хотя, если честно признаться, я хотел бы погибнуть лет десять тому.
– Что же помешало? – спросил Забродов с улыбкой.
– Что помешало… Слишком много я умел, вот это и помешало. Гибли другие, а я оставался в живых.
Кстати, как и ты, наверное. Слышал я о твоих делах, хвалили тебя очень.
Илларион тогда не стал даже спрашивать, кто хвалил, за что именно. Таких, как Аким, в России больше не было. Аким знал очень много и очень многих, через его руки прошло людей в несколько раз больше, чем через руки Забродова. Самые важные, самые секретные операции, самые ответственные задания выполняли люди Акима, хотя, естественно, он об этом никому не рассказывал, проходил в бумагах ГРУ под псевдонимом Немой. В отличие от Забродова, смог дослужиться до подполковника.
Вот с мыслями об Акиме Забродов и взбежал на площадку, где находилась его квартира. Он открыл дверь и тут же подумал:
«Интересно, а жив Аким? Не пригласить ли его на день рождения? Старику будет приятно. Наверное, о нем все забыли, вычеркнули из списков живых. Ведь такие люди, когда уходят со службы, стараются не попадаться бывшим коллегам на глаза. Правда, я не знаю ни адреса, ни телефона, но при желании все можно узнать, можно раскрутить маховик назад и информация выплывет. Будет у меня и адрес, и телефон. Но лучше этого не делать, расстроится старик. Увидит, что все еще молоды, что все еще полны сил, а он уже находится в другом времени».
То, что Аким начинал еще в СМЕРШ, Забродов знал.
В отличие от многих гээрушников – полковников и генералов – мундир Акима украшали медали и ордена еще той, второй мировой.
«Нет, звонить ему не стоит. Лучше потом когда-нибудь заеду к нему, поговорим, выпьем водки».
Ведь, кроме водки, Аким, как знал Забродов, ничего из алкоголя не признает, разве что может выпить спирт.
Приняв душ, Илларион переоделся. Машина стояла во дворе. Ящики с коньяком и с вином уже стояли в машине. Теперь предстояло заехать и взять с собой женщину.
Вспомнив Болотову, Илларион улыбнулся;
"Странно, конечно, она будет себя чувствовать. Ну да ничего, пусть посмотрит на другую жизнь, увидит героев, причем не каких-нибудь дутых, а самых что ни на есть настоящих ".
Правда, из его гостей никто и под пытками не признается, что он герой и не расскажет, где геройствовал. Да, контингент, который соберется в лесу, довольно любопытный. Полковники, генералы, майоры, а самое главное, все в штатском, все ненавидят форму, носить ее не любят. Из формы признают только камуфляж и бронежилеты с многочисленными карманами, куда можно насовать всякой всячины.
«Сегодня в бронежилете никто не придет».
И Илларион вспомнил, как два года назад на его день рождения ему подарили израильский бронежилет.
