демоническая и тревожная. И Ирина впервые в жизни поняла, что красота тоже может быть страшной. Прекрасная музыка, вызывающая страх, завораживающая, от которой невозможно оторваться. Даже если и выключишь ее, все равно она продолжает звучать в твоей душе, навевая тревогу, напоминая о том, что если и есть в этой жизни что-то вечное, так это страх – ни красота, ни любовь. Они быстро приходят и так же быстро исчезают. Вечен только страх. Неизменный – он не исчезает, не испаряется, а только прячется, забиваясь в отдаленные уголки души, отступая перед повседневными заботами. Но стоит остаться одной, задуматься, как он выплывает, разворачиваясь во всем своем блеске. Есть страх постыдный, есть страх благородный. Но самый опасный тот, который красив.
Сколько раз Ирине приходилось думать о собственной смерти! Ей всегда хотелось, чтобы она произошла красиво. И только сейчас женщина поняла, что, наверное, о такой же своей смерти всю жизнь мечтал и ее возлюбленный. В его взгляде всегда читалось презрение к смерти, презрение к страху… И эта музыка, похожая на завывание ветра, предвестника урагана в темную безлунную ночь…
Но она никому не могла сказать о своих терзаниях. Дочь мирно спала, лишь изредка вздрагивая во сне. «Наверное, ей снится, – подумала Ирина, – что мы едем в машине, оставив погоню далеко позади. Все-таки как мало я значу без Федора в этой жизни! Даже когда его нет, все равно моя судьба зависит от него, и я не могу догадаться, что ждет меня впереди. Боже, как я хочу его увидеть!»
Ирина, боясь разбудить Аню, встала и погасила свет. Но темнота не наступила. Мягкий лунный свет скользнул в комнату, облил серебром старый массивный круглый стол на точеных ножках. И внезапно Быстрицкой сделалось хорошо и спокойно.
«Со мной ничего не случится. Ведь я так нужна Анне!» – подумала Ирина.
Майор Миронов сидел в комнате, расположенной в конце коридора. Наушники плотно облегали его голову, стрелка индикатора в усилителе замерла на одном месте. Он вслушивался в ночную тишину и думал:
"Ну и счастливый этот Федор! Какая досталась ему женщина. Наверное, до этого раза три сидела за рулем, а тут решилась бежать вместе с дочерью.
Наверное, она знает, что Бог не спускает с нее глаз и не даст в обиду".
Он усмехнулся, нажал клавишу. Зашелестела магнитофонная лента в бобине, и вновь в наушниках зазвучал ровный голос Ирины, рассказывающий о каком-то таинственном дяде, о таком всемогущем, что может отшлепать всех, начиная от генерала и кончая майором.
«Конечно же, это блеф! Еще не хватало, чтобы я поверил в сказочку для семилетней девчонки. Но самое странное, что, составь я отчет по всей форме и приложи запись, возможно, генералы поверят в существование таинственного покровителя. Все-таки, какая сволочная у меня работа!»
Эту фразу майор Миронов произносил в мыслях почти каждый день, чаще всего к вечеру, когда все дела оказывались уже сделанными и нужно было отдыхать. Отдыхать можно только со спокойной совестью, если знаешь, что ты никому не помешал сегодня жить, не перебежал дорогу чьему-то счастью. Вот о том, делает ли он благое дело или же служит дьяволу, майор Миронов не имел ни малейшего представления. Он знал только одно – что выполняет свою службу честно, ни на кого ее не перекладывая.
«Ладно, – наконец решил он, – остается утешать себя лишь тем, что здесь Ирина Быстрицкая и ее дочь в полной безопасности. В городе случается всякое».
Миронов любил иногда просматривать милицейские сводки, из которых на сегодняшний день явствовало, что в столице действует маньяк, покушающийся на жизнь маленьких девочек.
«Во всем есть своя положительная сторона», – утешил себя майор, отключая подслушивающую аппаратуру.
Теперь у него оставалось время, чтобы вздремнуть.
Глава 5
Солнце еще не взошло, мелкий дождик барабанил по жестяной крыше одного из домов, расположенных во дворах проспекта Мира. Это был обыкновенный пятиэтажный дом, сложенный из белого силикатного кирпича. Дом, каких множество в Москве. Он был построен в шестидесятые годы, как раз тогда, когда власти в очередной раз решили разобраться с жилищной проблемой.
Так вот, на чердаке этого дома в пять утра уже не спали. Зябко поеживаясь и кутаясь в рваное пальто, поднялся с продавленного, с торчащими в разные стороны пружинами, дивана бомж по кличке Сиротка. Он поскреб грязными пальцами небритый подбородок. Недельная седая щетина затрещала под пальцами.
– Опять дождь, – пробурчал пятидесятилетний мужчина, подходя к окну и запахивая рваное пальто.
– Лег и лежал бы, – раздался хриплый пропитый голос из темного угла, из-под самого ската крыши.
– Не твое собачье дело, – ответил Сиротка. – Ты, Чума, вчера хорошо выпил, так тебе тепло. А мне, скотина, не принес.
– Сиротка, я не мог, – послышалось из темноты. Затем оттуда же раздался кашель. Мужчина трясся от кашля, чертыхался, бранился и в конце концов ему стало легче.
– Сейчас бы в теплую баньку!
– Да на печку, – добавил Сиротка.
– Да блинов со сметаной, да сто грамм, – поддержал его бомж по кличке Чума.
Эти двое были знакомы ни много ни мало уже три месяца. Раньше Сиротка жил в подвале, но оттуда его выгнали. Вернее, даже не выгнали, а просто в один прекрасный момент он вечером вернулся к своему обиталищу, спустился по грязной лестнице вниз, толкнул дверь. Но она не поддалась. Тогда Сиротка извлек из дырявого кармана коробок спичек, дрожащими пальцами, долго возясь, зажег спичку, и ее призрачный огонек выхватил огромный замок, висящий на двери.
– Сволочи! – сказал Сиротка, дергая замок, все еще надеясь, что кусок железа поддастся и раскроется.
Но замок был надежный, и сколько Сиротка ни усердствовал, замок так и не открылся. Тогда Сиротке пришлось ночевать на улице. Он мог пойти на вокзал, но знал, чужих там не принимают, а вид у него был такой, что лучше на вокзал не соваться. Там сразу же могли забрать, а разборов с милицией Сиротке не хотелось. Настоящие его имя и фамилия были Осветинский Ипполит Андреевич.
Правда, об этом Сиротка вспоминать не любил.
Еще в первые годы перестройки Ипполит Андреевич Осветинский из Саратова плацкартным вагоном прибыл в Москву. И прибыл он сюда не за колбасой и шмотками, а за тем, чтобы здесь, в столице, найти правду. Его уволили с работы, уволили за то, что он поругался с начальством и принялся обвинять своих непосредственных начальников, а также директора завода в присвоении денег, в приписках и прочих грехах. Сиротка тогда составил петицию и с ней решил пойти прямо в Кремль.
Естественно, в Кремле его не приняли. И с этого начались мытарства. А когда деньги закончились и Ипполит Андреевич Осветинский вернулся в свой любимый Саратов, его жена уже жила с другим. На завод, где он работал инженером по холодильным установкам, его даже не пустили. Он пытался устроиться на другую работу, но это ему не удалось. И тогда Ипполит Андреевич твердо решил добиться правды.
Он одолжил денег и вновь, только на этот раз уже не, плацкартным вагоном, а общим, уехал в. Москву.
В столице все сложилось наихудшим образом, к тому же Сиротка потерял документы. А может быть, их у него украли.
И стал этот пятидесятилетний образованный мужчина обыкновенным бомжем, каких в столице множество. Свою кличку Сиротка Ипполит Андреевич получил, когда обитал в Замоскворечье. Эту кличку дали ему дети, видевшие, как он ковыряется в мусорных контейнерах, а затем с дерматиновой сумкой на плече идет либо в подвал, либо на чердак.
И теперь, когда Ипполиту Андреевичу надо было представиться, он коротко говорил: «Меня зовут Сиротка». И в общем-то это всех устраивало. Ведь друзей у Ипполита Андреевича не было, а были знакомые – такие же несчастные люди, как и он сам. Из Замоскворечья Сиротка перебрался на проспект Мира. Здесь, в пятиэтажках, было много чердаков. И вот на них Сиротка и обитал.
С Чумой, или отставным капитаном Советской Армии Машиным Игорем Всеволодовичем, Сиротка познакомился при довольно странных обстоятельствах.
Этот бомж появился на территории Сиротки неожиданно. И утром, выйдя на поиски пропитания, Сиротка увидел во дворе своего дома мужчину в замызганном военном плаще. Мужчина рылся в мусорном
