– У меня есть одно дело. Надо сходить на похороны.
– На чьи еще похороны? Там будет застолье?
– Нет, застолья там не будет, – вздохнул Глеб.
– Жаль, а то и я бы пошел с тобой, – сказал Сиротка и облизал губы.
– Если ты выследишь этого подлеца, то застолье мы устроим здесь. Я куплю тебе все, что ты захочешь.
– А я ничего не хочу, – вдруг сказал Сиротка, – мне и так хорошо. Но тебе я помогу.
– Тогда ступай, не тяни.
Сиротка взял какой-то мешок, сунул его в порванную сумку, покопался в своих коробках и набросал в сумку еще чего-то, потом повесил ее на плечо.
– Как у меня вид? – спросил он у Глеба. Тот неопределенно пожал плечами.
– Вид как вид, как всегда.
– А куртка?
– Куртка тебе идет, – улыбнулся Глеб.
Сиротка тоже улыбнулся и торопливо направился к двери.
Глеб слышал его шаги на лестнице, слышал какие-то голоса с улицы.
Он сидел неподвижно, абсолютно спокойный, и ничто не отражалось на его лице, будто он окаменел и превратился в скульптуру.
Наконец, его пальцы дрогнули, сжались в кулаки.
– Мерзавцы! Мерзавцы! Все насквозь прогнило! Но я вам покажу!
Он решительно поднялся, забросил на плечо дерматиновую сумку Сиротки.
Она была тяжелая. Но ничего в ней не звякнуло, металл не коснулся металла. Глеб направился вниз.
Он быстро сбежал по лестнице, прикрыл за собой дверь, огляделся по сторонам, ничего подозрительного не заметил и решительно направился на людную улицу. Ему надо было добраться до Дворца молодежи, он должен был увидеть Геннадия Демидова, поприсутствовать на похоронах человека, виновником смерти которого он стал.
А Сиротка забрел в универсам, купил бутылку вина, спрятал ее во внутренний карман куртки, затем зашел в первый попавшийся подъезд, сорвал пробку и отпил полбутылки. Ему стало теплее и веселее.
«Конечно, я тебе помогу, хоть я тебя и мало знаю, – думал бомж. – Но, судя по всему, мужик ты неплохой. Будь ты какой-нибудь сволочью и мерзавцем, не стал бы ты меня спасать и отделали бы меня эти гады так, что и мать родная не узнала бы». Хотя Сиротка понимал, что его и так никто не узнал бы из старых знакомых, из тех, с кем когда-то работал, встречался, говорил. Он – старый, брошенный и никому не нужный – выглядел как груда ветоши, валяющаяся где-то на чердаке или в гараже.
Но он об этом решил не думать. Он побрел в сторону проспекта Мира.
Конечно, можно было бы подъехать, Но Сиротка не любил общественного транспорта: там от него все шарахались и прикрывали носы.
– Ладно, ладно, – бурчал бомж, – вы обо мне еще узнаете!
Он старался хоть немного походить на Глеба Сиверова, но это ему не удавалось. Он обходил дворы один за другим, присматриваясь к машинам, и даже вызвал подозрение у двоих мужчин, ремонтирующих «жигули». Один из них что-то шепнул другому, и тогда Сиротка решил, что лучше этот двор покинуть и вообще, может быть, не шататься, а сесть где-нибудь и сидеть.
Он увидел старуху, сидящую на лавочке, девочку, гуляющую рядом с ней, а затем он увидел знакомую машину. На лице Сиротки появилась улыбка.
«Ну вот я тебя и нашел».
Машина стояла у подъезда. Было по всему видно, что она простояла здесь всю ночь и утро. На ветровое стекло налипли несколько кленовых листиков и горели яркими пятнами.
Сиротка покрутился по двору. Можно, конечно же, было спросить, чья это машина и где живет ее хозяин. Но он решил пока этого не делать, потому что теперь у него была возможность узнать номер. Он его запомнил, повторив раз двадцать пять про себя. И если бы сейчас кто-нибудь увидел лицо бродяги, то наверняка подумал бы, что этот спившийся пожилой мужчина сошел с ума. Сиротка повторял и повторял цифры, словно заклинание, словно они могли спасти его от смертельной опасности.
Наконец, номер врезался в память так прочно, что даже если бы Сиротка был очень пьян и кому-нибудь удалось его растолкать, он наверняка вместо проклятий и бурчания выпалил бы эти четыре цифры, глядя безумными глазами в потолок.
Сиротка устроился в беседке, вытащил из кармана бутылку, немного отпил.
Вино проникло в желудок, и тепло вновь разлилось по телу.
«Все-таки Федор хороший человек, – подумал Сиротка. – Вот, не пожалел денег мне на вино и даже не потребовал сдачу. А ведь сдачи осталось очень много, и мне, как и раньше, могло бы хватить ее на целую неделю безбедной жизни».
Сиротка сунул руку в карман, нащупал деньги, и ему стало совсем хорошо.
Он даже не обращал внимания на серое небо, на низкие, летящие над домами, тучи, на мокрых голубей, которые толкались у его ног. Сиротка вытащил из сумки кусок хлеба, раскрошил его и принялся скармливать птицам…
Григорий Синеглазов сидел в своей квартире. Перед ним лежала газета, работал приемник. Но и по телевизору и в газетах говорили про похороны какого-то Геннадия Демидова, который погиб от взрыва. Это абсолютно не интересовало Григория.
– Нашли о чем говорить! Какой-то щенок взорвался, – шептал Григорий, – лучше бы написали обо мне. Конечно, не обо мне, конечно, без упоминания фамилии, а чтобы просто рассказали о том, что в городе действует ужасный кровожадный маньяк и предупредили бы всех, что на улицу выходить небезопасно.
Григорий был недоволен.
На работу ему сегодня можно было не ехать, и поэтому он сидел дома.
Чтобы как-то развлечься и поднять испорченное настроение, он вытащил из секретера папку, в которой хранились последние фотографии, и принялся их рассматривать.
«Интересно, чем занимается сейчас милиция? – глядя на детские лица, перекошенные ужасом, думал Синеглазов. – Неужели они не ищут? А если и ищут, то как? Они меня никогда не найдут», – вдруг почему-то решил Синеглазов и, опустившись на пол, принялся раскладывать фотографии.
Фотографий было много, около сотни. Разложив их ровными рядами, Григорий принялся расхаживать среди них. На его лице блуждала сладострастная улыбка. Глаза щурились, руки дрожали.
– О, маленькие мои, как я вас люблю! Как я вас любил! Вы были такими хорошими, такими сладкими. Вас невозможно забыть. Хорошо, что в детстве я научился фотографировать. У меня, конечно, был хороший учитель. Правда, он заставлял снимать какие-то деревья, листья, падающие на землю, птиц, животных.
Мне это никогда не нравилось. Я всегда считал это полной чепухой. Вот что надо снимать, вот какие фотографии надо печатать!
И Синеглазов, опустившись на колени, тыльной стороной ладони прикоснулся к одному из снимков. Это была Катя Фролова.
– Как ты кричала, как сопротивлялась! А какой хороший снимок получился!
Умею я это делать, умею… А еще я отчетливо помню, как ты дрожала от страха…
Мелко, как лист на ветке. Помню, как ты сделала лужу, как моча стекала по твоим ногам в ванну. Ах, проказница… – и Синеглазов вновь провел ладонью по гладкому, холодному, как стекло, листу бумаги.
Конечно, милиция тоже не баклуши била. Была создана большая группа, и она разрабатывала всевозможные версии по тому, где может скрываться маньяк, убивающий подростков. На карте Москвы были обозначены красными кружками все те места, где когда-либо за последний год или несколько месяцев были найдены останки. Кружков было довольно много. На всех останках была оставлена одна улика, существовала одна деталь – убийца привязывал свои жертвы. На их руках остались темные полосы, следы от ремня. Странные стрелки испещряли карту города. Они сходились и расходились.
Сотрудники МВД сжимали и сжимали кольцо поиска. Они уже догадывались, что ужасный маньяк проживает или работает где-то в районе проспекта Мира, ведь большинство жертв найдено именно
