Тьма наступает

Она ведь, в сущности, очень одинока, — говорил Стефан, словно пытаясь хоть как-то оправдать ее. — Ей хочется, чтобы ее любили, причем всю и без всяких условий, — а все равно вокруг нее вакуум. Получается, что всякий, кто узнает ее поближе, перестает ей доверять.

Да, она заранее обижена на весь мир, — согласилась Мередит. — Но могла же она проявить хоть какую-то благодарность. Как-никак неделю назад мы спасли ей жизнь.

«Они правы, но дело не только в этом», — подумала Б

онни.

Интуиция пыталась о чем-то ей сказать — например, что с Кэролайн могло что-то случиться еще до того

,

как они ее спасли, — но она так разозлилась на нее из за Елены, что отмахнулась от внутреннего голоса.

— А с какой стати кто-то должен ей доверять? — спросила она у Стефана и украдкой оглянулась. Было попятно, что теперь Елена узнает где угодно

и

Мэтта, а сам Мэтт явно находился в полуобморочном состоянии.— Она красивая, это правда, но, кроме красоты, в ней нет ни-че- го-шень-ки. Она ни разу ни о ком не сказала доброго слова. Вечно играет в какие-то игры, и... ну да, я знаю, никто из нас не ангел... но она все игры затевает только затем, чтобы поставить других в дурацкое положение. Я понимаю, она запросто может заполучить практически любого пария, какого захочет...— Бонни вдруг почувствовала острый укол ревно

сти

и заговорила громче, пытаясь заглушить это чувство, — но, если разобраться, все девушки как девушки, а Кэролайн — это просто пара длинных ног и пара больших...

И тут Бонни, замолчала, потому что Мередит и Стефан замерли, и у них на лицах появилось абсолютно одинаковое выражение: «Господи, только не это».

— И пара чутких ушей, — произнес за спиной у Бонни звенящий от ярости голос. У Бонни екнуло сердце.

Вот что бывает, когда отмахиваешься от предзнаменований.

— Кэролайн...

Мередит и Стефан сделали все, чтобы свести к минимуму жертвы и разрушения, но было поздно. Длинные ноги Кэролайн прошагали через всю комнату, а лицо у нее было такое, как будто она не хотела, чтобы ее ступни прикасались к полу в комнате Стефана. При этом свои туфли на высоких каблуках она почему-то держала в руках.

— Я вернулась за темными очками, — сказала она все тем же звенящим голосом, — И услышала достаточно, чтобы понять, что

на самом деле

обо мне думают мои так называемые друзья.

— Нет, не достаточно, — в Мередит мгновенно проснулся оратор, а у Бонни так же мгновенно отнялся язык. — Ты услышала разговор раздраженных людей, которых ты только что оскорбила, и им нужно было выпустить пар.

— И вдобавок, — сказала Бонни, к которой неожиданно вернулся дар речи, — ну признай сама, Кэролайн: ты ведь хотела послушать, что мы говорим. Поэтому-то и сняла туфли. Ты стояла за дверью и подслушивала. Скажешь, нет?

Стефан закрыл глаза.

— Это моя вина. Я должен был...

— Нет, не должен, — оборвала его Мередит и добавила, обращаясь к Кэролайн: — Если ты назовешь мне хоть одно произнесенное нами слово, где было вранье или преувеличение... Ну разве что, за исключением того, что сказала Бонни, но Бонни... Ладно, Бонни — это Бонни. Короче: если ты назовешь мне хоть одно слово, которое произнес кто-то другой и которое было бы враньем, я

тут же

попрошу у тебя прощения.

Кэролайн не слушала ее. Кэролайн дергалась. У нее

начался

нервный тик; ее миловидное личико исказилось судорогой и побагровело от ярости.

— А ты

попросишь

у меня прощения, — сказала Кэролайн и обернулась вокруг своей оси, ткнув в каждого острым ногтем указательного пальца. — Вы

все

скоро пожалеете.

А ты,

— сказала она, глядя на Стефана, — если хоть раз еще попробуешь отрабатывать на мне свои вампирские приемчики, имей в виду: у меня есть друзья. Очень крутые друзья. И им будет интересно об этом узнать.

— Кэролайн, ты сегодня подписала клятву...

— И плевать на нее хотела.

Стефан встал. В маленькой комнатке с пыльными

окнами

было уже темно, и его тень от стоящего у кровати ночника легла прямо перед ним. Бонни увидела эту тень, и волоски на руках и шее у нее поднялись. Она ткнула Мередит. Тень была очень черной и очень большой. Тень Кэролайн была бледная, прозрачная и маленькая — пародия на тень Стефана.

Ощущение грядущей грозы вернулось. Бонни задрож

ала;

она пыталась унять дрожь, но не могла; она чувствовала себя так, как будто ее бросили в ледяную воду. Холод пробрался до самых костей и теперь слизывал остатки тепла, слой за слоем, как прожорливый вели

кан,

и вот ее уже била крупная дрожь...

В сумраке с Кэролайн что-то происходило... Из нее

что

то сыпалось, или в нее что-то входило... — а может, и то и другое одновременно. В любом случае, это

что- то

было совсем-рядом с ней — и рядом с Бонни тоже. Напряжение становилось невыносимым, Бонни чувствовала, что задыхается, а ее сердце бешено заколотилось. Мередит — рассудительная, благоразумная Мередит — беспокойно заерзала рядом с ней.

— Что проис... — шепотом начала она.

И тут, словно существа во тьме искусно подогнали все одно к одному, дверь в комнату Стефана с шумом захлопнулась, лампочка — обычная электрическая лампочка — погасла, а старые шторы, закатанные на окне, с шумом опустились, и комната погрузилась в кромешную тьму.

Тогда Кэролайн завизжала. Это был ужасающий звук — плотный, словно его содрали с ее позвоночника, как кусок мяса, а потом вытолкнули через глотку.

Бонни тоже завизжала: она просто не смогла сдержаться. Впрочем, это был не визг — скорее уж безголосый выдох. Во всяком случае, он никак не мог сравниться с колоратурой, которую выдала Кэролайн. Слава богу, Кэролайн больше не кричала, и Бонни сумела подавить следующий вопль, который готовился вырваться из ее гортани. Впрочем, задрожала она еще сильнее. Мередит крепко обняла ее, но темнота и тишина от этого не исчезли, а дрожь Бонни все не унималась, поэтому Мередит встала и бесцеремонно передала подругу Мэтту. Тот явно смутился, но все-таки неуклюже попытался ее обнять.

— Сейчас глаза привыкнут, и станет не так темно, — проговорил он. Его голос был хрипловатым, как будто у него пересохло в горле, но слова, которые он произнес, были в этой ситуации лучшим лекарством из всех возможных, поскольку больше всего на свете Бонни боялась темноты. В темноте были какие-то

существа,

которых никто, кроме Бонни, не видел. Ее била дрожь, но она, с помощью Мэтта, нашла в себе силы устоять на ногах — и вдруг ахнула, одновременно услышав, как ахнул Мэтт.

Елена светилась в темноте. И не просто светилась. В сиянии у нее за спиной была отчетливо, совершенно явно видна пара...

Пара

крыльев.

— К-к-крылья, — пролепетала Бонни, заикаясь не столько от благоговения или страха, сколько просто от дрожи. Мэтт вцепился в нее, как ребенок. Он явно был не в силах ничего сказать.

Крылья шевелились в такт с дыханием Елены. Она стояла, зависнув в воздухе, но на этот раз абсолютно неподвижно. Она вытянула вперед одну ладонь, расставив пальцы, как будто на что-то возражала.

Елена говорила. Она говорила на каком-то языке, которого Бонни никогда прежде не слышала, да и вообще сильно сомневалась, что на нем говорит хоть один из живущих на земле народов. Слова были тонкие, с острыми краями, похожие на мириады хрустальных частиц, которые рассыпались, упав с какой-то невероят

ной

высоты.

И тут Бонни поняла, что эти слова становятся ей почти ясны, потому что ее собственные экстрасенсорные способности питала исходящая от Елены невероятная Сила. Эта Сила перекрывала темноту и уже начала отгонять ее прочь, так что таящиеся в темноте существа помчались врассыпную, и скрип их когтей доносился со всех сторон. Слова, острые, как льдинки, неслись за ними вслед, и теперь они были