другом конце линии повисло молчание. – И мне известно также, что это на самом деле. – Шерман продолжал молчать. – Это коллекция алмазов, принадлежавшая музею.
Нора бросила на мужа быстрый взгляд.
– Доктор Шерман, – продолжал тот, – мне нужно с вами поговорить. Я сейчас приду в музей. Если доктор Коллопи еще не ушел, ему лучше тоже присутствовать при нашей беседе – или по крайней мере оставаться доступным по телефону. Не знаю, что вы рассказали моему коллеге Гарриману, но не советую вам пытаться скормить эту же чушь мне. То, что музей не смог уберечь свою коллекцию алмазов – между прочим, самую ценную в мире, – уже и так плохо. Но будет еще хуже, если за кражей последует скандал, связанный с попытками руководства скрыть тот факт, что эта коллекция была превращена в шлифовальный порошок. Думаю, попечителям музея это очень не понравится. Я ясно выразился, доктор Шерман?
Собеседник Билла некоторое время молчал, наконец из трубки послышался его тихий дрожащий голос:
– Мы не собирались ничего скрывать, уверяю вас, просто хотели выждать некоторое время, прежде чем сделать заявление.
– Я буду через десять минут. Никуда не уходите.
Смитбек тут же набрал еще один номер – на этот раз своего редактора в «Таймс».
– Фентон? Ты читал статью Брайса Гарримана об этой истории с сибирской язвой в Музее естественной истории? Лучше уничтожь ее. Я узнал, что случилось на самом деле. Это будет настоящая бомба! Оставь мне местечко на первой полосе.
Билл сложил телефон и посмотрел на жену. Лицо Норы больше не казалось сердитым. Оно было мертвенно-бледным.
– Диоген Пендергаст, – прошептала она. – Это он уничтожил алмазы?
Смитбек кивнул.
– Но почему?
– Это очень хороший вопрос, Нора. Но сейчас я должен идти. Мне нужно еще взять пару интервью и написать статью – и все это до полуночи, если я хочу успеть в общенациональный выпуск. Прими мои искренние извинения и клятву сводить тебя на ужин в кафе «Рэтлснейк». Мне действительно очень и очень жаль. Ложись спать, не жди меня.
Он встал и поцеловал Нору.
– Ты не перестаешь меня удивлять, – прошептала она.
Смитбек застыл в нерешительности, пытаясь идентифицировать абсолютно новое для него ощущение. Прошло целое мгновение, прежде чем он понял, что покраснел от удовольствия.
Глава 5
Доктор Фредерик Уотсон Коллопи стоял у огромного стола девятнадцатого века в своем кабинете, расположенном в юго-западной башне музея. На обитой кожей столешнице не было ничего, кроме утреннего номера «Нью-Йорк таймс». Коллопи еще не успел развернуть газету, да у него и не было в этом необходимости: все, что он хотел увидеть, было напечатано на первой полосе, как раз над линией сгиба, причем самым крупным шрифтом, который только могла себе позволить эта солидная газета.
Что ж, дело сделано – и ничего изменить нельзя.
Коллопи искренне верил, что занимает самое высокое положение в американской науке: еще бы, директор Нью-Йоркского музея естественной истории! На минуту он отвлекся от темы статьи и вспомнил имена своих великих предшественников: Огилви, Скотт, Трокомортон. Его целью, его единственным желанием было добавить свою фамилию к этому почетному списку, а не покрыть ее позором, как это сделали два предыдущих директора музея – ныне покойный (и не слишком оплакиваемый) Уинстон Райт и не очень-то компетентная Оливия Мерриам.
И вот теперь первую полосу «Таймс» украшал заголовок, который вполне мог сыграть для него роль надгробной плиты. В последнее время на него и так уже обрушилось несколько довольно крупных неприятностей. Подобные скандалы могли бы раздавить более слабого человека, но Коллопи выстоял, потому что повел себя решительно и хладнокровно. Именно так он собирался поступить и на этот раз.
В дверь тихонько постучали.
– Войдите, – откликнулся Коллопи.
В кабинет вошел хранитель отдела антропологии Хьюго Мензис, одетый с большей, чем обычно, элегантностью и меньшей академической небрежностью; за ним следовали руководитель отдела по связям с общественностью Джозефин Рокко и юрист музея, по иронии судьбы названная Берил Дарлинг,[3] – представитель адвокатской конторы «Уилфред, Спрэгг и Дарлинг».
Подойдя к столу, Мензис молча взял стул. Коллопи остался стоять, глядя на вошедшую троицу и задумчиво поглаживая подбородок. Наконец он заговорил:
– Причины, по которым я пригласил вас на эту незапланированную встречу, вам известны. – Он бросил взгляд на газету. – Полагаю, вы видели сегодняшний выпуск «Таймс»?
Все трое кивнули в молчаливом согласии.
– Мы совершили ошибку, пытаясь скрыть то, что произошло, даже на короткое время. Когда я занял пост директора этого музея, я сказал себе, что буду вести дела по-другому, откажусь от излишне скрытного, а подчас и параноидального стиля руководства некоторых представителей предыдущих администраций. Я знал, что наш музей – величайшее научное учреждение, достаточно влиятельное, чтобы выдержать любые превратности судьбы, любые недоразумения и скандалы. – Коллопи немного помолчал. – Но, надеясь умолчать о пропаже нашей коллекции алмазов, решив скрыть этот факт, я допустил серьезную ошибку. Я изменил собственным принципам.
– Все эти извинения перед нами, конечно, очень похвальны, – своим обычным резким тоном заявила Дарлинг. – Но почему вы не посоветовались со мной, прежде чем принять такое поспешное и непродуманное решение? Неужели вы не понимали, что это не сойдет вам с рук? Своим поступком вы нанесли серьезный ущерб репутации музея и здорово осложнили мне работу.
Коллопи постарался сохранить спокойствие, напомнив себе: музей платит Дарлинг четыреста долларов в час именно за то, что она всегда говорит одну только правду. Он поднял руку, прося внимания:
– Ваши претензии понятны. Однако мне и в самом страшном сне не могло присниться, что такое может произойти – что наши алмазы будут превращены в… – Тут голос изменил ему, и он не смог закончить фразу. В комнате повисло неловкое молчание. Коллопи сглотнул и продолжил: – Мы должны что-то предпринять. Мы должны отреагировать, причем немедленно. Именно поэтому я и пригласил вас на эту встречу. – Он вновь замолчал и прислушался к доносившимся из-за окна, с Мьюзим-драйв, крикам и призывам собравшихся там протестующих, полицейским сиренам и гудкам автомобилей.
Следующей заговорила Рокко:
– Телефоны в моем кабинете прямо-таки надрываются. Сейчас девять? Думаю, до десяти, самое позднее до одиннадцати, мы должны выступить с официальным заявлением. За все те годы, что я занимаюсь связями с общественностью, мне никогда не приходилось сталкиваться с чем-либо подобным.
Мензис заерзал на стуле и пригладил седые волосы.
– Можно я скажу?
Коллопи кивнул:
– Давай, Хьюго.
Мензис откашлялся, переводя взгляд своих ярко-синих глаз на окно и обратно на Коллопи.
– Фредерик, во-первых, мы должны уяснить для себя следующее: произошла катастрофа, и с этим уже ничего не поделаешь. Ты слышишь эти крики? Сама мысль о том, что мы пытались замолчать кражу, привела людей в неистовство. Мы должны принять этот удар, принять прямо и честно. Признать свою ошибку и больше никого не вводить в заблуждение. – Он взглянул на Рокко. – Это первое, о чем я хотел сказать, и надеюсь, все со мной согласятся.
Коллопи вновь кивнул:
– А что же второе?
Мензис чуть подался вперед.
– Одного раскаяния будет недостаточно. Мы должны перейти в наступление.
– Что ты имеешь в виду?
