мужчина полностью предоставил выбор спутнице, а она, скорее всего, французского не знает, и негр принялся объясняться по-английски.
Глеб посмотрел на Ирину, улыбнулся, извлек из кармана банкноту, подал продавцу. Тот даже запрыгал от радости: такой щедрости он не ожидал.
– Да он сейчас начнет танцевать, – сказала Ирина. – Ты дал ему слишком много денег.
– Да нет, нормально.
– Я говорю, много, нельзя баловать людей.
– Я дал не ему, а тебе.
– Транжира и мот, было бы за что…
– Не хочешь-не покупай.
– Мне хочется купить что-то абсолютно ненужное, то, к чему я больше никогда не прикоснусь, – рассмеялась Ирина.
Торговец, глядя на веселых покупателей, не мог догадаться, что еще немного, и он бы лишился верного заработка, но, к его счастью, Быстрицкая взяла бусы, и они с Глебом направились, влившись в пеструю толпу туристов, поближе к Эйфелевой башне.
– Мне все еще кажется, что это сон, – сказала Ирина.
– Разбудить?
– Я лунатичка, – с наигранной серьезностью произнесла Быстрицкая, – и если ты меня разбудишь, я упаду с высоты своего положения и разобьюсь.
Вокруг сверкали вспышки. Фотографы, подрабатывающие у Эйфелевой башни, предлагали свои услуги, гортанно выкрикивая на разных языках приглашения сфотографироваться. В густом вечернем воздухе вспыхивали и гасли, как искры фейерверка, французские, немецкие, русские и польские слова.
– Давай сфотографируемся, – предложила Глебу Ирина, – будет на память снимок.
– Нет, не надо. Я абсолютно не фотогеничен. Никогда не узнаю себя на фотографиях и потом смогу подумать, что ты встречалась с другим мужчиной.
– Ну давай же! Давай! Пожалуйста, – настаивала Ирина. – Я поставлю этот снимок на своем рабочем столе и все время буду любоваться.
– Ты уговоришь и мертвого.
– А ты всегда набиваешь себе цену.
Глебу фотографироваться не хотелось, но отказать Ирине он не мог. Он сам выбрал фотографа и подозвал его. Это был пожилой француз в клетчатой кепке с большим «Поляроидом» в руках. На просьбу Глеба фотограф согласно закивал и стал указывать двум влюбленным, как им лучше встать, чтобы и они оказались в выигрышном свете, и Эйфелева башня была хорошо видна. Наконец-то все это устроилось. Фотоаппарат несколько раз щелкнул, и Глеб с Ириной получили три снимка. Сиверов расплатился, на этот раз не соря деньгами. Ирина стала рассматривать фотографии.
– Здесь я какая-то не такая. То ли моргнула,.. Лицо не мое.
– Да нет, все прекрасно.
– Тогда я себе выбираю вот эту. А ты какую?
– А я себе ту, от которой ты отказалась.
– Нет-нет, я на ней неудачно получилась. Давай этот снимок порвем и выбросим?
– Давай порвем, – согласился Глеб, перегибая карточку пополам, сгиб образовал линию, разделявшую на снимке его и Ирину, И тут ей стало немного страшно, она побоялась увидеть две части снимка, побоялась увидеть себя и Глеба разлученными, пусть даже на фотографии.
– Нет, не будем, – заупрямилась Ирина, – ты-то здесь выглядишь прекрасно.
– Если выгляжу прекрасно – значит, это не я.
– Сейчас же отдай! – Быстрицкая вырвала у Глеба снимок и стала разглаживать на ладони, нежно касаясь изображения.
– Ты сходишь с ума.
Глеб смотрел на фотографию. Два счастливых человека. Открытые смеющиеся лица, видно, что мужчина и женщина влюблены, преданы друг другу. Маленький букетик в руках Ирины – фиалки, купленные Глебом у уличной цветочницы, совсем юной, лет двенадцати, девчушки. Маленький, так не похожий на огромные, до непристойности «богато» оформленные фольгой и целлофаном букеты с московских улиц. Да, эти фотографии всегда будут напоминать о счастье.
– Куда пойдем теперь? – спросила Ирина, заглянув в глаза Глебу.
– Вверх, – Сиверов указал рукой в небо, – вознесемся под облака.
– Нет уж, у меня закружится голова, я и так на вершине блаженства.
– Тогда в преисподнюю.
– Думаю, здесь преисподняя такая же вылизанная и вымытая, как все парижские улицы. Там тоже стоят столики, подают кофе и минеральную воду. Тут неинтересный ад, даже черти, и те приговаривают: «Чего желаете, мадам?»
– Тогда идем, куда ты пожелаешь.
– Я хочу туда, – Ирина неопределенно махнула рукой, сама не зная, куда показала.
– Ну что ж, если хочешь туда – туда и пойдем. Времени у нас, дорогая, хоть отбавляй.
– Я даже и не ожидала, – призналась Быстрицкая, – что мне когда-нибудь будет так хорошо и свободно. «Ну что ж, я рад, – подумал Глеб, – что хоть кому-то приношу счастье и радость».
Ирина тряхнула головой, схватила Глеба за руку и потащила его за собой:
– Побежали!
– Куда?
– Увидишь.
Под старыми развесистыми деревьями с изумительно гладкими стволами играл небольшой оркестр, а вокруг толпились пестро одетые туристы, щелкали фотоаппараты, слышался смех. То и дело накатывались звуки музыки: вздохи и переборы аккордеона, певучий звук скрипки. Несколько пар танцевало.
– Глеб… То есть, Федор, – зашептала Ирина, – давай потанцуем. Я так давно с тобой не танцевала. Целую вечность.
– У вечности нет конца.
– У нее нет начала потанцуем.
– Да ты что, Ирина, я же не умею, – попытался остановить ее Глеб, но понял, что сопротивляться колдовским чарам этой женщины он не в силах.
– Что ты упрямишься, как ребенок?
– Я не упрямлюсь.
– Пойдем.
Ирина и Глеб подошли почти вплотную к оркестру, расположившемуся прямо на мостовой, и Ирина закружила Глеба в танце.
Плыла над ними Эйфелева башня, плыл город, покачивался… Временами даже становилось удивительно, как это при подобной качке не звенят колокола на соборных башнях.
Ирина положила голову на плечо Глебу.
– Как здорово! Просто прекрасно.
Глеб не отвечал. Он чувствовал, что женщина всецело в его власти и во власти этой нехитрой мелодии. Рядом с музыкантами лежал футляр от скрипки, в который прохожие бросали деньги. Когда музыка кончилась, Глеб тоже бросил в футляр сто франков. Быстрицкая так и не успела удержать его руку с банкнотой.
– Ты…
– Поздно, сама во всем виновата, я становлюсь сентиментальным.
Пожилой музыкант с серебристой щетиной на подбородке и пушистыми бакенбардами, очень похожий на дореволюционного российского пожарника, сходство с которым усиливала начищенная до зеркального блеска труба, поклонился Ирине, подмигнул Глебу, улыбнулся им обоим и, взмахнув руками, заставил свой наверняка наспех собранный оркестрик заиграть самые трогательные такты предыдущего танца.
Но ни Глеб, ни Ирина уже не танцевали. Они стояли, прижавшись друг к другу, в молчании смотрели на
