вампиром?
— Я не знаю! — крикнул мальчик. — Я ничего не знаю! Он злится. Я боюсь.
— Сейдж не навредит тебе, — пообещала она. — Он уже вампир и твой друг.
— Не Сейджа…
— Тогда кого ты боишься?
— Если ты снова умрешь, я останусь здесь навеки.
Мальчик передал ей картинку — он был целиком обвит тяжелыми кольцами цепи, она закрывала ему рот, как кляп, стягивала руки и притягивала ноги к стене. Металл впивался в нежную кожу, заливая ее кровью.
— Кто это сделает? — Елена заплакала. — Я заставлю его пожалеть, что он вообще родился. Скажи мне, кто собирается это сделать!
Лицо ребенка приняло грустное и потерянное выражение:
— Я, — грустно сказал он, — Он. Он… я. Дамон. Потому что мы убили тебя.
— Но если это не его вина…
— Мы должны. Мы должны. Но, может, я умру, доктор сказал, что…
В последнем предложении прозвучала надежда.
Это придало Елене решимости. Если Дамон не может мыслить ясно, она, наверное, тоже не может.
Может быть… может быть, она должна сделать то, чего хотел Сейдж.
И доктор Меггар.
Она услышала его голос, как будто сквозь густой туман.
— …ради, ты была здесь всю ночь. Дай кому-нибудь еще.
Да… всю ночь. Елена не хотела просыпаться снова, а воля у нее была сильная.
— Может быть, сменить сторону? — предложила какая-то девушка. Голос был молодой, но решительный. Бонни.
— Елена… Это Мередит. Ты чувствуешь, что я держу тебя за руку? — После паузы раздался вскрик. — Она сжала мою руну! Вы видели? Сейдж, скажи Дамону, чтобы он поскорее пришел.
Все плыло…
— …выпей еще, Елена. Я знаю, знаю, тебя уже тошнит от этого, но ты можешь выпить
Все плыло…
У Елены было две мысли по этому поводу. Первая — если она выпьет еще немного жидкости, то
Она попыталась заговорить, по получился только шепот:
— Скажите Дамону, что я не собираюсь выздоравливать, пока он не освободит маленького мальчика.
— Кого? Какого маленького мальчика?
— Елена, милая, все маленькие мальчики в этом именин свободны.
— Почему бы просто не сказать это Дамону, — это Мередит.
— Елена, Дамон прямо здесь, на диване, — доктор Меггар, — вы оба были очень больны, но ты выздоровеешь. Мы можем передвинуть диван, чтобы ты поговорила с ним. Вот, готово.
Елена попыталась открыть глаза, но свет был слишком ярким. Она перевела дыхание и попыталась снова. Свет остался ярким, и она не могла приглушить его.
Она говорила с закрытыми глазами, не видя, но чувствуя его присутствие:
— Я не могу снова оставить его одного. Особенно если ты собираешься заковать его в цепи и заткнуть ему рот.
— Елена, — голос Дамона дрожал, — я прожил не самую хорошую жизнь, но я не держал раньше рабов, клянусь. Спроси любого. И я бы не поступил так с ребенком.
— Нет, ты именно так и поступил. Я знаю его имя. Он — это мягкость, доброта, все хорошие качества… и страх.
— …волнует ее, — низкий голос Сейджа.
— …я знаю, что она не в своем уме, — голос Дамона стал громче, — но я хочу знать имя маленького мальчика, с которым я, как предполагается, сделал такое. Это может ей повредить?
Он добавил еще громче:
— Могу я по крайней мере спросить? Обелить собственное имя. Елена? Ты можешь сказать мне, какого ребенка я мучаю?
Она так устала. Но все-таки ответила громким шепотом:
— Его зовут Дамон, само собой.
Удивленный шепот Мередит:
— Боже мой. Она готова была умереть за метафору.
30
Мэтт смотрел, как миссис Флауэрс разглядывала значок шерифа Моссберга, держа его в одной руке и водя по нему пальцами другой. Значок забрали у Ребекки, племянницы шерифа. Мэтт совершенно случайно наткнулся на нее чуть раньше и заметил, что вместо платья на ней надета знакомая мужская рубашка — рубашка шерифа из Риджмонта. Потом он увидел все еще пристегнутый к ней значок. О шерифе Моссберге можно сказать много… хорошего, но невозможно представить, что он потерял значок. Мэтт забыл о вежливости и вцепился в маленький металлический щит, прежде чем Ребекка смогла остановить его.
Возникшее тогда болезненное предчувствие стало только сильнее, и выражение лица миссис Флауэрс никак не могло его успокоить.
— Он же не соприкасался с кожей напрямую. Потому картинка размыта. Но, мой милый Мэтт, — она подняла на него потемневшие глаза, — я боюсь.
Она дрожала, сидя у кухонного стола, на котором остывали две кружки горячего молока со специями.
Мэтт откашлялся и поднос обжигающее молоко к губам.
— Вы думаете, что нужно пойти туда и все разузнать?
— Мы обязаны это сделать, — она грустно покачала головой с мягкими, тонкими белыми кудрями. — Дорогая мама очень настойчива, и я сама это чувствую: этот артефакт скрывает сильное волнение.
Мэтт чувствовал гордость за то, что сберег такой ценный «артефакт», но потом подумал: «Да, украсть значок с рубашки двенадцатилетней девочки… этим точно стоит гордиться».
Голос миссис Флауэрс раздался из кухни:
— Надень несколько рубашек и свитеров, а еще вот это.
Она бочком вышла из кухни, держа несколько длинных пальто, по-видимому вытащенных из шкафа перед дверью, и несколько пар садовых перчаток.
Мэтт вскочил помочь ей с охапками вещей и закашлялся от нафталина и какого-то еще пряного запаха.
— Почему я чувствую себя как на Рождество? — Он кашлял чуть ли не после каждого слова.
— Наверное, из-за гвоздичного средства для сохранения одежды по рецепту двоюродной бабушки Морвен, — с сомнением ответила миссис Флауэрс и добавила: — Некоторые из этих пальто остались еще от моей матери.
Мэтт охотно поверил.
— Но на улице тепло. Зачем надевать их?
— Для защиты, дорогуша, для защиты. В эту ткань вплетены заклинания против зла.
