дней пуста, что бетона едва хватает, чтобы выполнить менее четверти плана… Но в то утро случилось происшествие, которое окончательно вывело меня из себя. Вот что произошло.
Начальником западного участка на «Туннель-строе» был Рожицын, тот самый Леонид Викторович Рожицын, что играл в «козла» у Кондакова. Он раньше меня окончил институт в Ленинграде, около года проработал на железнодорожном строительстве где-то на Кавказе и прошлой осенью появился у нас.
После того как позорно сбежал Крамов, западный участок остался без руководителя, и естественно, что первый же присланный на стройку инженер был назначен на эту должность.
Рожицыну было двадцать шесть лет — мой сверстник. Но своими привычками и манерой говорить, двигаться и, как мне казалось, жить он напоминал если не старика, то, во всяком случае, человека пожилого.
Это сказывалось и в его манере одеваться, какой-то подчеркнуто старомодной, никогда не отвечать на вопрос сразу, а всегда после паузы, «отдыхать», то есть попросту спать, после обеда и никогда не повышать голоса. Была у Рожицына еще одна раздражающая меня привычка: он всюду таскал с собой потрепанную записную книжечку, которую незамедлительно вытаскивал из кармана почти во всех случаях жизни.
Рожицын обычно держал в руках свою книжечку и огрызок карандаша, когда сидел на собраниях, когда выступал, когда начинал разговор со мной. Иногда он, прежде чем ответить на какой-нибудь производственный вопрос, заглядывал в свою книжечку, а иногда и вовсе не раскрывал ее, но обязательно держал в руках. «Что он туда записывал? — не раз спрашивал я себя. — Цифры? Тезисы своих будущих выступлений? Задания на день?»
Инженером Рожицын был дельным, на дружбу не напрашивался, врагов, насколько я знал, не имел; его участок, как правило, выполнял план по всем показателям. Словом, у меня не было оснований для какого-либо недовольства. До сих пор не было.
Но вот уже два дня, как меня занимал вопрос: почему, каким образом западный участок, который возглавлял Рожицын, выполнил вчерашний и позавчерашний план по бетонированию примерно на три четверти, в то время как восточный — едва на четверть? Ведь и западный и восточный участки получали соответственно урезанные нормы бетона. Почему же Рожицын шел впереди? Где он брал бетон? Предполо-жить, что Рожицын, пользуясь какой-то особенной дружбой на бетонном заводе, получает бетона больше, чем тот в состоянии произвести, будучи на голодном цементном пайке, — предположить это было просто бессмысленно. Но тогда что же, что же?
Ответ пришел совершенно неожиданно. Один из рабочих пожаловался на неправильный расчет зарплаты. Я проверил наряды на выемку породы за истекшие сутки и, между прочим, увидел, что на западном участке было вынуто сто десять кубических метров.
У нас, естественно, не велось никаких протоколов утренних планерок. Но я отчетливо помнил, как на прошлой планерке Рожицын заявил, что на его участке вынуто семьдесят, а не сто десять кубометров породы — семьдесят, а не сто десять!
Я вспомнил, что, проводя планерку, автоматически записывал некоторые цифры на листке бумаги. Теперь я нашел этот листок. Среди других цифр я увидел и число «70». Конечно, я был прав! Но в чем же было дело? Почему Рожицын тогда преуменьшил результаты работы своего участка? Не преувеличил, а именно преуменьшил?
Я никому ничего не сказал о своих недоумениях, но твердо решил выяснить, в чем же тут дело.
Планерка началась, как обычно, с сообщения диспетчера. Но я почти не слушал его. Я и так знал, что сутки прошли плохо, мы не выполнили плана, и причина была не только в бетоне, но и вообще в неблагоприятном стечении обстоятельств. Я ждал, когда заговорит Рожицын, только он интересовал меня сейчас.
Леонид Викторович сидел на скамье у стены со своей неизменной книжечкой в руках. Он расстегнул, но не снял полушубок, и распахнутые отвороты его обнаружили многоцветный, широким узлом завязанный галстук, из тех самых дорогих, но безвкусных галстуков, которые еще часто продаются у нас. В ответ на мое «говорите» он раскрыл свою книжечку и спокойно объявил:
— Сто два процента. Я был изумлен.
— Какие сто два? Что вы имеете в виду — бетонирование? Выемку породы?
Рожицын снова медленно полистал свою книжечку и невозмутимо ответил:
— Я имею в виду средний процент. А раздельно данные будут такие: по выемке — сто пять процентов, ну а по бетонированию немного недобрал — процентов девяносто шесть будет. Причины ясные.
Я был просто огорошен этим заявлением.
— Вы хотите сказать, — обратился я к Рожицы-ну, — что сумели выполнить или почти выполнить план по бетонированию за истекшие сутки?
На этот раз Леонид Викторович не раскрыл свою книжечку. Он просто погладил ее потрепанную клеенчатую обложку и тихо сказал:
— Я говорю, что план по бетонированию выполняю. До сих пор выполнял… Дальше пойдет, конечно, хуже. Причины ясные…
Он явно уходил от прямого ответа.
— Послушайте, Леонид Викторович, — заметил Орлов, — ведь каждому из сидящих здесь ясно, что план по бетонированию вы выполнить не могли. Давайте, если уж на то пошло, пойдем сейчас все вместе на участок, проверим укладку бетона за сутки и увидим…
— Я говорю о декадном плане, — с необычной для него торопливостью прервал его Рожицын. — Я имею в виду декадный план, включая истекшие сутки. В конце концов для строительства безразлично, как распределяется выполнение плана внутри декады.
Вот! Теперь я все понял!
— Послушайте, — поспешно и даже с затаенной радостью спросил я, — а если проверить план выемки породы за сутки? Только за сутки? А?
Рожицын молча пожал плечами, раскрыл свою книжечку и сделал в ней какую-то отметку.
— Вы обманываете нас, товарищ Рожицын, — сказал я. — Четыре дня назад вы сообщили, что вынули семьдесят кубометров породы. На самом деле вы вынули сто десять. Сорок процентов вы решили «зажать». А потом «распределить» их на те дни, когда не сможете выполнить план. Сохранить премиальные и прочее. Так? Теперь я понимаю вас. Вы создавали себе искусственный резерв на те дни, когда вам не удастся выполнить план. То же и с бетонированием. Я прав?
Рожицын продолжал что-то писать в своей книжечке, и это начинало меня раздражать.
— Может быть, вы перестанете писать, пока мы разговариваем? — стараясь говорить сдержанно, сказал я.
— Извините. — Рожицын закрыл свою книжечку. — Я просто хотел подсчитать, как выглядел бы участок и, следовательно, все строительство, если бы я был, скажем, бухгалтером, а не… — он замялся, подыскивая слово, — а не политиком в некотором отношении.
Внезапно я потерял всякий контроль над собой.
— Политиком?! — закричал я. — Вы называете политикой это явное очковтирательство?
— Андрей Васильевич! — Орлов укоризненно развел руками.
— Что, что «Андрей Васильевич»?! Со времен Крамова, с тех пор, как этот проходимец убрался отсюда, на нашем строительстве не было случаев подлогов и очковтирательства! Вы что же, Рожицын, премиальные свои страховали, что ли?
Рожицын встал.
— Я не понимаю вас, Андрей Васильевич, — невозмутимо пожал он плечами. — О каких премиальных идет речь? Просто, как и все на строительстве, я знал, что мы выдыхаемся. Мне хотелось путем этого невинного перерасчета поддержать рабочее настроение на участке, вот и все. И никого я не обманывал, ведь фактически-то все показанные в отчете работы выполнены? Так?
В комнате наступила тишина. То, что Рожицын после моего крика произнес эти несколько слов так спокойно и с достоинством, явно расположило всех в его пользу.
— Мы еще разберемся, — буркнул я. И перешел к очередным делам.
После того как планерка окончилась и все, кроме Орлова, ушли, я снял с вешалки ватник, чтобы идти
