прибавить еще одну…
И все же… Герда! Он хочет, должен увидеть ее… Рихард бросился к аппарату, стал лихорадочно набирать номер Герды.
— Слушаю!
В первое мгновение Рихард был не в состоянии произнести хоть слово — горло сдавил спазм. Но уже в следующею секунду со страхом, что Герда, не услышав ответа, может положить трубку, он крикнул:
— Герда! Здравствуй, дорогая! Это Рихард.'
— А-а, Рихард! — доброжелательно отозвалась Герда. — Куда же ты пропал?
Эти ее слова, тон, каким она их произнесла, прозвучали для Рихарда чуть ли не признанием в любви. Сам не отдавая себе отчета в том, что он говорит, почти не слыша своего голоса, задыхаясь от волнения, Рихард обрушил на Герду поток слов:
— Я скучаю по тебе, Герда, мне очень одиноко, мне надо увидеть тебя, на улицах я высматриваю твою машину, дома гляжу на телефон в надежде, что ты позвонишь, что я снова услышу твой голос, прошу тебя, давай встретимся, где хочешь, когда хочешь, но мне надо… надо…
Рихард произнес все это без пауз, на одном дыхании и теперь запнулся, умолк.
— Ты знаешь, — после короткого молчания прозвучал в трубке голос Герды, — я… я тоже чувствую себя одиноко…
Тон, которым Герда произнесла эти слова, был несвойственным для нее. Обычно Герда говорила с ним несколько нравоучительно, или иронически, или даже чуть заносчиво. Но сейчас голос ее как-то поблек. В нем не было страшившего Рихарда безразличия, скорее в нем звучала какая-то затаенная грусть.
…Они сели за маленький двухместный столик, заказали макароны «по-неаполитански» и графинчик вина 'Кьянти'.
Рихард неотрывно смотрел на Герду. Ему казалось, что если он отведет от нее взгляд, то Герда исчезнет, растворится в клубах сигаретного, сигарного и трубочного дыма, плавающих в воздухе.
На Герде, как и в прошлый раз, была синяя кожаная куртка, и белокурые волосы ее были закручены в тугой клубок на затылке. Вот только глаза…
Рихарду показалось, что голубые глаза Герды как-то поблекли, потеряли свой обычный цвет. Или это только почудилось, потому что их голубизна стала не столь заметной, сливаясь с какой-то странной синевой под глазами.
'Косметика?' — подумал Рихард. Но, вглядевшись, понял, что никакой косметики на лице Герды не было. Что же изменилось в ее глазах? Ну, может быть, белки слегка порозовели, точно после бессонной ночи.
В ресторанчике играл одинокий скрипач, очевидно, итальянец. Играя, он прохаживался между столиками, иногда задерживаясь то у одного, то у другого, и наклонялся к посетителям, прежде всего к дамам…
Герда показалась Рихарду на этот раз сдержанной и даже печальной. И тем не менее никогда еще с момента совместного полета из Аргентины, никогда раньше Рихард не ощущал такой близости к ней, как сейчас. Он сказал Герде, что мучительно хотел позвонить ей все эти дни, но девушка ответила, что это было бы бесполезно, потому что три последних дня она провела во Франкфурте: у нее умерла мать. На Рихарда, который только что узнал о своей собственной елейной трагедии, слова Герды произвели тяжелое впечатление.
Он понял, почему так изменился цвет ее глаз, откуда синева под ними…
Конечно же, Герда плакала. Наверное, много плакала. Может быть, даже и тогда, когда она говорила с ним по телефону, лицо ее было мокрым от слез.
Рихард пробормотал:
— У меня дома тоже не все в порядке… — Подумал немного и добавил: — Тяжело заболел отец. — Потом, положив ладонь на лежащую на столике руку Герды и, сочувственно глядя в ее печальные глаза, заговорил снова: — Мне так хочется утешить тебя, милая Герда! Только знаю, словами, какими бы они ни были, горя не поправишь. Есть раны, залечить которые может только время.
— Спасибо, Рихард, — тихо сказала Герда. — Мы часто по самым случайным поводам произносим слово «никогда». Но истинное его значение познаешь только, когда теряешь близкого тебе, родного человека. Я не помню своего отца, но ведь я знала, что никогда его не увижу. Никогда… И вот теперь — мать. И снова «никогда»! Это… это просто не умещается в моем сознании. — Глаза Герды наполнились слезами. — Пока человек жив, — продолжала она, — всегда остается надежда. Я уверена, твой отец поправится.
'Нет, дорогая, нет! — мысленно произнес Рихард. — Для меня он фактически умер'.
Они молча принялись за спагетти, густо посыпанные тертым сыром, запивая их глотками белого, очень терпкого вина. Потом официант принес «капучино» — кофе в длинных, прозрачных стаканах, над которыми возвышались горки взбитых сливок.
— Почему ты вдруг замолчал? — неожиданно спросила Герда.
— Я не могу, Герда, — ответил Рихард, которого ее вопрос не застал врасплох. — Я все время мысленно разговариваю с тобой. Говорю, как рад, что мы снова встретились, что все это время думал о тебе, что уже несколько раз порывался позвонить по телефону, но боялся, понимаешь, боялся!
— Чего же?
— Твоего отказа. Твоих слов: 'Позвони как-нибудь в другой раз'.
— Теперь я бы уже так не сказала… — задумчиво произнесла Герда. — Похоронив мать и вернувшись домой, я почувствовала себя очень одиноко. И подумала: почему ты не даешь о себе знать?
— Это правда, Герда?
— Я бы не хотела, — чтобы в наших отношениях была ложь.
Рихард ничего не ответил, но с горечью подумал, что все-таки они не совсем откровенны друг с другом. Она… она не до конца говорит ему о своих политических убеждениях, а он скрывает от нее горе, которое его постигло. И тем не менее как хорошо, что они сейчас вместе! Волнуясь, Рихард опять накрыл ладонью лежащую на столе руку Герды.
'Какая у нее мягкая кожа… и рука такая теплая…' — подумал он.
— Не надо, — сказала Герда, — на нас смотрят.
— А мне наплевать, пусть! — горячо произнес Рихард.
Однако Герда убрала руку, несмотря на то, что ей было приятно его прикосновение. 'В чем дело? — спросила она себя. — Что со мной происходит?'
Они вышли на улицу. Было еще не поздно, часы Рихарда показывали всего без десяти десять.
— Давай погуляем немного, — предложил Рихард. — Видишь, какой хороший, теплый вечер! Специально для нас…
Он взял Герду под руку и повел в сторону, противоположную той, где стояла ее машина. Герда не сопротивлялась. Движением руки она слегка подтянула рукав своей кожаной куртки, и Рихард смог сжать своими пальцами ее оголившееся запястье. Хотя, судя по всему, они находились далеко от центральной части города, улица была хорошо освещена светом витрин магазинов, неоновыми рекламами…
Неподалеку Рихард увидел какой-то сквер. Между деревьями был виден свет. Очевидно, там располагалось кафе или пивная.
— Пойдем, посидим где-нибудь на скамейке под деревом. — И Рихард повел Герду в сторону сквера.
Герда подчинилась Рихарду столь послушно, что ему показалось, куда бы он ее ни повел, что бы ни предложил, она так же покорно подчинилась бы его желанию. Они уселись на скамье под старой ветвистой липой, и Рихарду захотелось, чтобы ее ветви скрыли его с Гердой от прохожих, от всего мира.
— Герда, — немного задыхаясь от вновь охватившего его волнения, сказал Рихард, — тебе может показаться, что я обманываю тебя, когда говорю, что не могу без тебя, не могу знать, что ты где-то рядом, но невидима и недостижима… Я понимаю, у меня нет никаких прав на тебя, я ни на что не могу надеяться… Да, мы провели долгие часы вместе в самолете. Потом встретились еще, но только один раз. И вот сейчас — это наша третья встреча. Только третья!.. Могу ли я поверить, что у тебя есть какое-то чувство ко мне? И можешь ли ты поверить в мою искренность? И потом, кто я такой? Недоучка, без специальности, без
