вообще навел в кухне армейский порядок, точно зная, что в противном случае кухня, да и вся квартира за два дня превратятся в сущий хлев. Майор ничего не делал наполовину, и уж если зарастал грязью, то по самые уши, так что потом приходилось неделю драить и отскребать все подряд. Закончив наводить порядок, он посмотрел на часы и понял, что пора двигаться.
По графику у него сегодня был выходной, но, когда он появился в конторе, никто из присутствовавших там сотрудников не удивился: все-таки он был старшим группы наружного наблюдения, которая в последнее время работала не покладая рук, и его заинтересованность в результатах работы была вполне понятна. Он заглянул в технический отдел и поинтересовался, удовлетворены ли там качеством сделанной им минувшей ночью записи. Бородатый начальник отдела по имени Боба (Балашихин все никак не мог привыкнуть называть его этой собачьей кличкой, а настоящего имени Бобы, как ни старался, узнать так и не смог) по секрету сказал ему, что запись получилась чересчур качественной и что он. Боба, лично пресек уже четыре попытки скопировать ее для личных видеотек некоторых охочих до порнографии сотрудников. Услышав о неудавшихся попытках копирования, Балашихин незаметно для окружающих вздрогнул: его попытка была удачной. Впрочем, подумал он, спасибо Бобе – навел на удачную мысль…
Званцев был оживлен и весел, как никогда. Результаты ночного дежурства Балашихина и его напарника превзошли ожидания. Пребывая в отличном настроении, он хлопнул майора по плечу и сообщил ему, что с клиентом уже связались. Клиент, как и следовало ожидать, до сих пор не вяжет лыка, но суть происходящего, кажется, уяснил и уже полностью готов к употреблению…
Балашихин еще немного побродил по конторе, отметив про себя, что званцевской секретарши почему-то нет на месте (это его огорчило, поскольку, не зная подробностей Олиной биографии, он уже два месяца подряд безуспешно пытался подбить к ней клинья), и вернулся в технический отдел. Дружески помахав рукой Бобе, увлеченно резавшемуся с компьютером в бильярд, он пересек тесное, загроможденное электроникой помещение и, с усилием потянув на себя тяжелую звуконепроницаемую дверь, вошел в тесную каморку без окон, выполнявшую в «Борее» роль аппаратной прослушивания.
В «прослушке» было нечем дышать от висевшего непрозрачными слоями густого табачного дыма. Майору сразу захотелось курить, и он не стал насиловать организм – в прослушке курили все и помногу, поскольку не курить здесь было бессмысленно. Оба сменных оператора-слухача, которых все почему-то называли Муня и Гуня, дымили не переставая, так что любому, кто проводил в этом чулане больше пяти минут, никотиновое отравление было гарантировано.
Сегодня за аппаратурой сидел Гуня – длинный, тощий и нескладный юнец двадцати восьми с лишним лет, носивший обувь сорок седьмого размера, сильные очки и украшенный по всему фасаду вулканическими прыщами самого зловещего вида. Сквозь его длинные кудрявые волосы на макушке уже начинала предательски просвечивать аккуратная круглая плешь, а в мелких, быстро разрушающихся зубах, как всегда, дымилась небрежно задвинутая в угол рта беломорина, казавшаяся неотъемлемой частью Гуниного лица. Правая Гунина нога была привольно перекинута через подлокотник, а левой он отталкивался от пола, опасно покачиваясь вместе с наклонно стоявшим на двух ножках креслом. Весь перед его черной вельветовой рубашки был густо усыпан пеплом, но это, казалось, нисколько не заботило беспечного слухача.
– Привет слухачам! – громко приветствовал его Балашихин, приближаясь к устройству для прослушивания.
Гуня открыл увеличенные толстыми линзами глаза и поднял кверху похожую на пекарскую лопату ладонь.
– Привет нюхачам! – в тон майору ответил он.
Они обменялись рукопожатием. Рука у Гуни, как всегда, была потная, и Балашихин незаметно вытер ладонь о брюки.
– Как наш клиент? – спросил он, опираясь плечом о консоль, так как сесть здесь было не на что.
– Это который? – спросил Гуня, без нужды поправляя болтавшиеся на шее головные телефоны. – А, это который прокурор!..
– Следователь прокуратуры, – поправил его Балашихин.
– По мне так одно дерьмо – что следователь, что прокурор, – сообщил Гуня. – Страшнее гаишника зверя нет и быть не может. А клиент ваш молчит – переживает, надо полагать…
– Кстати, – сказал Балашихин, – анекдот про гаишника знаешь?
– Знаю, – сказал Гуня. – Я знаю пятьсот семьдесят два анекдота про гаишников, причем сто четыре из них сочинил я сам. Но я с удовольствием выслушаю еще один, вот только.., гм…
– Что такое?
– За ужином объелся я, – закатив глаза, заунывным голосом начал цитировать раннего Александра Сергеевича Гуня, – да Яков запер дверь оплошно…
– Ах, как же было мне, друзья, и кюхельбекерно, и тошно! – со смехом закончил за него Балашихин. Смех его был смехом облегчения: Гуня сам предлагал ему решение проблемы, над которой он в данный момент ломал голову. – Все понятно. Беги, я посижу.
– Только вы никому, – медленно распрямляя все свои два с лишним метра, попросил Гуня. – Хорошо, что вы зашли, а то я думал, совсем пропадать придется…
– Не боись, – заверил его Балашихин, неторопливо усаживаясь в нагретое Гуней кресло. – Могила. Да ты беги, а то обделаешься, чего доброго…
Гуня ушел. Балашихин быстро, чтобы не давать себе времени на раздумья, отключил записывающую аппаратуру и позвонил Лопатину. Закончив разговор, он дождался Гуню, рассказал ему обещанный анекдот и удалился с чувством хорошо выполненной работы.
Майор Балашихин относился к тому типу людей, путь которых к настоящим неприятностям тернист и крут. Тем не менее, благодаря врожденному упорству в достижении поставленной цели, Николай Викторович, когда покинул аппаратную прослушивания, находился всего в двух шагах от конца этого длинного пути.
Выйдя из аппаратной, мосластый жердяй по кличке Гуня пересек помещение технического отдела и вышел в коридор. Сидевший за компьютером Боба не заметил его или сделал вид, что не заметил, увлеченный компьютерной игрой.
Оказавшись в коридоре, Гуня почему-то свернул не налево, к туалету, а направо – туда, где в тупике коридора помещалась дверь в приемную Званцева. Оли на месте не было, и Гуня, еще с утра получивший вполне определенные инструкции, без стука приоткрыл дверь директорского кабинета и просунул голову в образовавшуюся щель.
Сидевший за столом Званцев недовольно вскинул голову от каких-то бумаг, грозно сведя к переносице брови и явно готовясь вышвырнуть наглеца вон, но, узнав Гуню, удовлетворенно кивнул.
– Ага, – сказал он. – Ну что?
– Ну.., собственно, все, – сказала торчавшая из щели Гунина голова. Недокуренную беломорину Гуня деликатно держал за спиной, в приемной, и выглядел без нее как-то непривычно.
– Ага, – повторил Званцев. – Ну, спасибо. Ступай.
Только не ломись туда сразу, покури пару минут в туалете.
Как только дверь за Гуней закрылась, Званцев нажал одну из клавиш аппарата селекторной связи, стоявшего на приставном столике рядом с компьютером.
– Я же просил… Я хочу вам помочь. Надо встретиться. Приходите в парк. Беседку возле пруда знаете? – услышал он голос Балашихина.
– Вот сука, – прошептал Званцев. – А я не хотел верить…
Он дослушал разговор до конца, отключил селектор и некоторое время задумчиво курил, откинувшись на спинку кресла и забросив ногу на ногу. Брови его при этом поочередно приподнимались, словно Званцев вел с самим собой какой-то безмолвный спор. В сущности, спорить было не о чем, все было ясно. Все было ясно еще в тот момент, когда напарник Балашихина доложил, что отставной майор, кажется, скопировал кассету, пока он, напарник, по поручению своего старшего товарища рано утром искал ему бутылочку пива. Он, видите ли, привык начинать день с пивка… Сука.
Званцев покрутил ситуацию так и этак, решая, что ему делать с Балашихиным и можно ли извлечь из дурацкой выходки майора какую-нибудь пользу. Получалось, что кое-какую пользу извлечь можно, пусть совершенно не имеющую отношения к данному делу, но несомненную.
