коммунизме! Я не сразу понял, чего ты боялся. Теперь знаю: это ты называешь потерей ощущения внутренней свободы. Но будет понятнее, если я назову это боязнью ответственности. Ты спросишь: какой и за что? Прежде всего за судьбу других людей. В данном случае за судьбу Лизы и ребенка. Ты против того, чтобы ханжи и лицемеры бесцеремонно вмешивались в личную жизнь человека? Ты против бюрократизма? Я тоже против. Я с тобой, когда ты ратуешь против догматизма, против лицемерия и ханжества. Но ради чего ты нападаешь на них? Может быть, ты за подлинную чуткость? За понимание человеческой души? Врешь, ты за бесконтрольную свободу делать подлости, вот в чем дело! И поэтому я — против тебя! Ты отстаиваешь свои понятия о совести и справедливости. Для большинства их ценность, их реальность определяется тем, идут ли подсказанные ими решения на пользу людям. Для тебя же эти понятия существуют независимо, сами по себе. Никто не вправе контролировать, как ты применяешь их в жизни. Никто, кроме тебя самого. Так ты считаешь. А ты сам, как видно, не строгий контролер. Ты заключил негласную пожизненную сделку с совестью и справедливостью. Ты формально берешь их на вооружение и прославляешь на каждом перекрестке, а на практике…
— Это неправда!..
— Правда! Кстати, не приходило тебе в голову, что лучший способ проверки совести — это благо людей? Но слушай дальше. Твоя девушка уходит. Она не хочет навязываться тебе. Но, возможно, еще верит в тебя. Это называется любовью, но ты можешь смело назвать это и совестью. Не ошибешься. Итак, ты отворачиваешься от Лизы, перестаешь ее замечать…
— Нет, нет! — снова крикнул Виктор. — Я просто пытался убедить ее, что мы не можем сейчас иметь ребенка, что я еще не в состоянии…
— Врешь! Уверен, ты ничего этого ей не говорил. Наверно, просто намекнул: если, мол, она избавится от ребенка, то все пойдет по-старому. А остальное ты придумал сейчас. Ты был трусом. Лиза страдает. А ты молчишь. Твое великолепное, безупречное, бескомпромиссное чувство справедливости молчало, когда сердце Лизы истекало кровью.
Завьялов подошел к Виктору вплотную и сказал:
— Ты убийца, парень. Элементарный, пошлый, примитивный убийца!
— Нет, нет! — пробормотал, отступая на шаг, Виктор. — Вы не смеете так говорить! Я не виноват в том, что Лиза сохранила ребенка. Ведь она знаЛа, что мы никогда не будем вместе. Но я буду помогать ребенку — это само собой разумеется.
— Никто не посягнет на твою свободу, Виктор, — тихо сказал Завьялов. — Откупаться тебе не придется. Ребенка уже нет. Твой сын умер.
— Умер?!
Лицо Виктора побелело, на лбу появились капельки пота.
— Этого не может быть.
— Это случилось, Виктор.
Завьялов отошел в глубину комнаты. Он не мог больше смотреть на» него.
— Когда я шел сюда, — сказал Завьялов, — то думал: если ты действительно виновник всего, что пережила Лиза, я просто выгоню тебя. Дам по морде и спущу с лестницы. Мне это и следует сделать сейчас. Но я не дотронусь до тебя. Мне противно. Я боюсь, что мой кулак увязнет в твоей липкой, податливой совести. И вот еще что. Я собирался уехать сегодня, но сейчас уже двенадцать. Я опоздал на поезд, выслушивая тебя. Тебе этого не понять, но я не мог уехать, не узнав до конца, что случилось с Лизой. Ладно, уеду завтра. А сейчас я ухожу на полчаса. Но когда я вернусь, тебя в этом доме не будет. Ты кончил институт и в моей помощи больше не нуждаешься. Это все.
И, не взглянув на Виктора, Завьялов вышел из комнаты.
13. Павлик хочет летать
— Клавдия Михайловна, это вы? Говорит Завьялов. Я хочу поблагодарить вас. Сегодня вечером я выезжаю в Ленинград.
— Ну что ж, счастливого пути! — отвечает Прохорова. — Я-то не очень довольна, все так нескладно получилось. Письмо из наградного пришло поздно, я пыталась вам позвонить, но никто не отвечал.
По голосу Прохоровой Завьялов старается догадаться: рассказала ли ей Лиза о том, что произошло вчера вечером?
Невозможно определить. Прохорова говорит в своей обычной ровной, суховатой манере.
— Спасибо, — снова повторяет Завьялов. — Мне хотелось бы еще раз поблагодарить Лизу. Нельзя ей позвонить?
— Вы ведь знаете, у нас нет телефона. Но я ей передам. Еще раз желаю успеха.
Сейчас она положит трубку. Ей некогда. У нее посетители.
— Подождите одну минутку! Вас не затруднит передать Лизе, что мне очень надо с ней поговорить?
— С Лизой? — переспрашивает Прохорова, и в ее голосе слышится удивление.
Нет, конечно, Лиза ничего ей не рассказала. Просьба Завьялова для Прохоровой по меньшей мере неожиданна. Действительно, нелепо: какое у него может быть дело к Лизе?
Завьялов напряженно подыскивает правдоподобный предлог.
— Видите ли, — говорит он, — Лиза — ленинградка. Она мне вчера сказала. Я не слишком хорошо знаю город…
Нет, ерунда получается.
— Прошу вас, скажите, что я вечером буду дома. Уезжаю «Стрелой»… Прошу позвонить мне…
Пауза.
— Хорошо, я передам, — слышится недоумевающий голос Прохоровой.
— Ну, вот и прекрасно, — с облегчением произносит Завьялов. — Еще раз спасибо вам! И до свиданья.
Он вешает трубку. Размышляет: позвонит Лиза или нет? Скорее всего нет. Пожмет плечами, когда мать расскажет о телефонном звонке. Переспросит: кто звонил? Завьялов? И все-таки она должна понять: если он позвонил, значит, есть серьезная причина. Значит, это связано с Виктором, с тем, что произошло вчера. Ну, и что же? Она же ясно сказала Завьялову, что не хочет об этом говорить.
Не позвонит. Но он должен поговорить с ней!
Зачем? Ее надо утешить. Утешить? Глупое слово. Что это значит — утешить? Сказать: «успокойтесь», «все пройдет», «время — лучший лекарь», «вы еще молоды», «у вас все впереди»?..
Нет, нет, не так. Как же? Он не знает. Только чувствует, что должен победить ее отчаяние. Заставить поверить в то, что противостоит отчаянию, открывает глаза, помогает видеть не только пыльные кусты, чахлую городскую траву и искусственный тусклый свет фонарей, но и дорогу, уходящую вдаль.
Он должен заставить ее поверить в то, что правда и справедливость не пустые слова, не приманка, как это выходит у Виктора.
Когда Завьялов вернулся домой, Виктора уже не было. Он ушел, захватив с собой свой старенький чемодан. Его надо было выгнать, он заслужил это.
Элементарный лицемер, делающий подлости, расчетливо прикрывая их высокими словами. Так? Нет, все это сложнее. Конечно, Виктор — подлец, тут нечего мудрствовать. Но вся беда заключается в том, что он, кажется, искренне произносит свои любимые словечки о совести, свободе и справедливости, этот вчерашний мальчишка, не понимающий, что противоречие между словом и делом не может не привести к подлости.
И как объяснить, как доказать Лизе, что и совесть и справедливость действительно существуют? Духовный трус, мальчишка сначала привязал ее к себе своими исканиями правды, а потом искалечил ей жизнь. Как убедить Лизу, что это не закономерность, не неизбежность, а всего лишь случайность? Горькая, трагичная, но только случайность…
Позвонит она или не позвонит?
До отъезда осталось восемь часов. Через два Прохорова закончит рабочий день. Через два с
