половиной будет дома. Если Лиза приедет или позвонит, то это случится не раньше, чем через три-четыре часа. Времени хватит, чтобы поговорить.
Завтра утром он увидит Олю.
Завьялов решил не давать телеграмму по адресу, указанному в письме. Там написано: «…в 1950 году…» С тех пор прошло шесть лет. Она могла переехать на другую квартиру. Тогда какой-нибудь другой Коcичкин ответит ему, что «гр-ка Миронова по указанному адресу не проживает…» Завтра он сам все выяснит. В его распоряжении два дня: суббота и воскресенье. Начальник аэроклуба разрешил ему отлучиться на два дня.
…Семь часов вечера. Лиза не звонит. Восемь… девять… Что ж, этого следовало ожидать. Разумеется, можно поехать к ней самому. Улица Красина… Но нельзя насильно лезть человеку в душу. Даже если у тебя самые лучшие побуждения.
Звонок!
Завьялов торопливо открывает дверь…
О господи, это Павлик! Павлик Шевлягин, тот самый, что одолевает его письмами и не дает проходу на аэродроме.
Он стоит у двери, не решаясь войти, и смущенно бормочет:
— Я хочу…
— У меня нет времени сейчас, Павлик, — строго говорит Завьялов. — Я уезжаю. Поговорим, когда вернусь.
Он хочет захлопнуть дверь. Черта с два. Павлик втискивается в дверь, войти не решается, стоит на пороге, но так, что дверь уже невозможно закрыть.
— Я на минуту! Скажу и уйду! Спорить бесполезно, Завьялов это знает.
— Ладно, заходи, — говорит Завьялов. — В твоем распоряжении пять минут. Давай быстро, по- военному.
Павлик стремительно входит в квартиру Завьялова, осматривается.
— А у вас накаких моделей самолетов нет? — неожиданно спрашивает он, обводя взглядом письменный стол, книжные полки, стены.
— Нет у меня моделей. Ну? Ты только за этим и пришел?
— Нет-нет, — торопливо говорит Павлик. — Я по делу. Вот…
Он поспешно лезет в карман, вытаскивает аккуратно сложенную газету и протягивает ее Завьялову.
«Станкостроитель». Многотиражка. Орган парткома и завкома завода имени Пролетарской революции.
Завьялов вопросительно смотрит на Павлика, потом снова на газетную полосу.
— Не тут, не тут, — поспешно восклицает парень, — развернуть надо!
А-а, вот какая-то' заметка, отчеркнута карандашом.
«Вчера бригаде слесарей механического цеха был торжественно вручен почетный вымпел Комитета ВЛКСМ и присвоено звание бригады коммунистического труда. В коммунистическом обязательстве, подписанном членами бригады Перепелкиным, Черновым, Васюти-ным, Шевлягиным и…»
— Поздравляю тебя, Павлик! — говорит Завьялов.
Шевлягин стоит посредине комнаты. Смешной парень. Слишком маленький для своих восемнадцати лет.
— Я не для похвальбы пришел, — говорит Павлик, глядя себе под ноги. — Я спросить: теперь примут?
— Ты что, опять про аэроклуб? Но какое отношение…
— Да вы до конца-то дочитали? — строго спрашивает парень.
Завьялов снова читает заметку:
«…Шевлягиным и Андреевым. Они берут на себя обязательство грудиться по-коммунистически… показывать образцы поведения в быту…» Так, так… ну, что же дальше?. «…повышать свою квалификацию и общий культурный уровень путем…» Так, отлично… А, вот: «Кроме того, слесарь Шевлягин П. Н. обязуется окончить без отрыва от производства курс занятий в аэроклубе и получить звание летчика- спортсмена…»
Завьялов не может удержаться от смеха. Ай да парень! Вот это ход!
— Чего смеетесь? — спрашивает, насупившись, Павлик.
— Да, ты просто хитрец, приятель, — все еще не в силах совладать с охватившим его приступом смеха говорит Завьялов. — Лихо придумано! Должен же ты выполнить свое коммунистическое обязательство! Факт. А тебе мешают. Ну, кто смеет мешать ударнику коммунистического труда выполнять свое обязательство, а? Лихо придумано!
— Вы думаете, я обмануть кого хотел? — с обидой возражает Павлик. — Думаете, я от ребят утаил, что меня не берут в аэроклуб? Они все знают. Я как написал? «Обязуюсь!» Вот. Значит, обязуюсь добиться, чтобы приняли. Ясно?
Где-то в глубине души Завьялову стыдно за свой неуместный смех.
— Ну, извини, парень, я ведь не хотел тебя обидеть. Тебе надо пойти в военкомат…
— Да был я там, был! — с отчаянием прерывает его Павлик. — Четыре раза был, будто вы не знаете… Они мне на курсы шоферов предлагают идти!
— К сожалению, Павлик, военкомат не обойдешь, это невозможно, — как можно мягче говорит Завьялов.
— Что значит невозможно! — запальчиво возражает Шевлягин. — Это и в бригаде так говорили: невозможное, мол, дело — и план перевыполняй, и вечером учись, и товарищу помогай, и сто граммов не возьми, и за все, что тебя не касается, отвечай! А потом решили: возможно!
Он говорит это с жаром, выставив вперед ногу и сжав кулаки.
И вдруг Завьялов думает: вот здесь, на этом самом месте, где сейчас стоит маленький, ершистый, остроносый паренек, всего лишь вчера стоял другой человек, тоже молодой, разве чуть постарше.
Он отстаивал свое право на свободу. На то, чтобы не знать, что будет делать завтра. На то, чтобы сбросить с себя груз всех обязательств.
А этот смешной Павлик столько навалил их на свои плечи, что удивительно, как он не шатается. Свести, бы их с глазу на глаз…
Впрочем, Павлик просто не понял бы смысла хитросплетений Виктора. Они говорили бы на разных языках. Жаба и орленок. Но нет, Виктор не жаба. Тогда все было бы проще. Ему представляется, что он — вольная птица. Он, как герой комбинированных съемок в кино. Кажется, что человек парит в воздухе, или сломя голову мчится в машине, или совершает прыжок над пропастью. А на самом деле он стоит на ящике и машет руками. Или ожесточенно крутит баранку в неподвижной машине. Или прыгает с одного муляжного утеса — в полметра высотой — на другой.
Но ведь еще далеко не все зрители знают секрет комбинированных съемок… Внезапно Завьялов говорит себе: «К черту! Этот парень будет летать! Именно такие и должны подниматься в небо! Я добьюсь этого. Пойду в военкомат. Новый набор начинается только осенью, еще есть время. Он станет летчиком, будет летать, а этот Виктор пусть ползает по земле, пока его не возьмут за шиворот, не встряхнут, не заставят ходить, как это свойственно человеку! А Павлик полетит. Я добьюсь этого во что бы то ни стало!»
— Хорошо, Павел, — говорит Завьялов. — Я сейчас напишу письмо в военкомат. Ты прав: возникли новые обстоятельства.
— Напишете?! — с надеждой воскликнул Павлик, и веснушки на его носу засияли еще ярче. — Ну, тогда все в порядке! Да разве они посмеют вам отказать? Вы же боевой летчик!..
— Был летчиком.
— Да так же не бывает! Летчик — это на всю жизнь!
«Летчик — это на всю жизнь!» — мысленно повторяет Завьялов. Он садится за стол, вырывает лист бумаги из большого блокнота. Пишет:
«В райвоенкомат.
Мне приходилось не раз встречаться с Павликом Шевлягиным, и я убежден, что он имеет все
