слышали друг друга с трудом, ведь разговор происходил па верхней палубе, где свирепый ветер уносил слова, едва они успевали прозвучать. Мерцалов кивал, при этом недовольно морщился, хотя на самом деле в душе ликовал.
Уже давно он мечтал о подобном заказе. До этого ему приходилось действовать на территории других государств, а не своей родины.
Вот уж воистину – он любил отчизну, но странною любовью… Такой же странною, как и прочие пристрастия Мерцалова.
Первого января нового года Олег Мерцалов выходил из вагона СВ скорого поезда Прага – Москва на Белорусском вокзале.
Всю дорогу после того, как поезд пересек границу бывшего Советского Союза и оказался в Беларуси, Мерцалову невыносимо хотелось ступить на засыпанный снегом перрон любой, пусть даже самой маленькой станции. Но поезд мчался и мчался, оставляя позади пустынные платформы, освещенные сиротским светом фонарей. А затем вновь и вновь проваливались в темноту за окнами редкие огоньки деревушек вдоль железнодорожной магистрали.
После Бреста поезд остановился лишь в Минске.
Мерцалов лежал, прикрыв глаза, и вслушивался в звуки города.
«Интересно, а кем бы я был сейчас, если бы не попал тогда в афганский плен? Интересно, кем стали те, кто служил вместе со мной? Наверное, кто-то покинул армию, ударился в бизнес. Кто-то избрал такой же путь, как и я. Только здесь, в России. Дело одно – но плата наверняка разная. И вообще, есть ли разница между моей теперешней жизнью и прошлой? И прежде, и сейчас я убиваю тех, на кого мне укажут. Тогда мне сказали, что афганские крестьяне, взявшие в руки оружие, – враги, и я убивал их. Потом никто из пославших меня на эту войну не посчитал нужным объяснить мне, что это не так. И я уяснил себе другое: каждый человек, взявший в руки оружие ли, власть ли, большие ли деньги, уже одним этим заслужил смерть. И не важно, кто эти люди. Они как свиньи, которых человечество выращивает на убой, хорошо кормит, но за это требует раньше времени расплатиться жизнью. И не важно, кто отдает приказ на их уничтожение».
Поезд тронулся. За окном проплыли привокзальные башни, смолкли голоса людей, снующих по перрону.
И вновь потянулись заснеженные поля – такие пустые, что сердце начинало щемить.
Мерцалов приподнялся на локте и посмотрел в черноту за окном.
«Пейзаж кажется совсем унылым потому, наверное, что сейчас новогодние праздники».
Выйти из поезда Мерцалов решился только в Смоленске – городе, где когда-то жил некоторое время. Но теперь крупный областной центр показался ему убогим захолустьем. И хотя Олег прекрасно знал, что Смоленск больше того же Цюриха, все равно сравнение оказывалось не в пользу русского города. Но это в какой-то мере и успокаивало. Мерцалов боялся, что Россия за те годы, пока его не было здесь, изменилась слишком круто. А это оказалось вздором западной прессы.
Мерцалов увидел все те же бесхозяйственность и запущенность. Лишь только одеждой россияне почти не отличались теперь от жителей западных стран. Но и эта перемена была ему на руку. Значит, на родине он ничем не будет выделяться.
Первым, с кем заговорил Мерцалов, оказался молодой парень в дутой куртке, устроившийся под фонарным столбом и предлагавший пассажирам обменивать белорусские деньги на русские. В руках он держал пухлую пачку денег, перетянутую аптечной резинкой, и заунывно вещал:
– Рубли, доллары, марочки… Марочки, доллары, рубли… Подходите… Быстрые, хорошие деньги.
– Почем продаешь? – поинтересовался Олег.
Валютчик встрепенулся.
– Баксы сдаете? – его лицо приобрело более осмысленное выражение. – Очень выгодный курс…
Мерцалов чуть напрягся. Если меняла сразу определил, что у него есть доллары для продажи, значит, чем-то он себя выдал.
«Может, виноват легкий акцент, который у меня появился, как следствие знания нескольких языков, очень далеких от русского? Или все-таки дело во внешности?»
Мерцалов вынул из кармана паспорт, в который было заложено несколько купюр, и сунул парню бумажку в десять долларов.
– На рубли менять?
– Конечно. Как-никак в Москву еду.
Даже при скупом освещении перрона бросалась в глаза смуглость Мерцалова, чрезмерная для середины зимы. Других клиентов не предвиделось, мало кому требуется менять деньги по грабительскому курсу среди ночи, и поэтому валютчик скуки ради завел разговор:
– В Африке отдыхали?
– Да, на Красном море, – спокойно ответил Мерцалов, принимая тонкую стопочку российских денег.
Прежде чем спрятать в карман, он пересчитал их. Валютчика это задело.
– Мне обманывать смысла нету! – радостно сообщил он. – Стою па одном и том же месте, если кого обману – самому дороже.
– Я же не сказал, что ты меня обманул, – с легким раздражением проговорил Мерцалов, поняв, что и привычки его немного изменились после жизни вдали от родины: рассейскую расточительность сменил трезвый расчет.
– Конечно, считать деньги – это ваше право. Как говорится, считайте деньги не отходя от кассы, но все-таки обидно.
– Не обижайся.
И тут Мерцалов чуть не рассмеялся.
«Раз замечаю за собой, что изменился, значит, дела не так плохи, значит, не все еще потеряно. Я русский и русским остался. Вот только дождаться, пока лоск, наведенный на меня за границей, потускнеет, оботрется, и тогда – хоть в пивную, хоть к бомжам. Никто ни за что не разглядит во мне чужака!»
Приободренный таким выводом, он вошел в купе, улегся на диванчик и уже спокойно продремал остаток пути до самой Москвы.
Когда Олег Мерцалов ступил на перрон Белорусского вокзала, то ему показалось, будто он никогда и не покидал Москвы. Он тут же включился в бешеный ритм московской жизни.
В родной столице никто ему не оставлял машины на привокзальной площади, да этого и не требовалось: в большом городе, чтобы затеряться, куда удобнее пользоваться общественным транспортом или своими двоими. На машине же оторваться от слежки практически невозможно. А вот задержаться у перекрестка и рвануть потом на желтый свет, перебегая проезжую часть перед готовыми сорваться с места автомобилями – лучшего способа и не придумаешь. Потом пара поворотов, подземный переход – и ищи ветра в поле.
Однако все остальные привычки Мерцалова заказчиками убийства были учтены. Мерцалов вместе с другими пассажирами и встречающими поезд Прага – Москва бодро прошагал перрон, но затем свернул не вправо, к выходу на площадь, а вошел в здание вокзала.
Немного постояв у газетного киоска, он отошел к автоматическим камерам хранения. Чтобы зря не блуждать, высмотрел номер на торце ряда ячеек и шагнул в нужный ему проход. То ли специально, то ли случайно оказалось, что номер его ячейки 666.
«Число Зверя! Дьявола из Апокалипсиса», – усмехнулся Мерцалов, по памяти набирая трехзначный код и букву "Р".
Потянул на себя черную пластмассовую ручку.
Ячейка открылась. В ней стояла все та же спортивная сумка, которую он последний раз держал в руках, опуская в багажник «вольво» неподалеку от отеля со звучным названием «Пещера горного короля».
Олег взвесил сумку в руке, как бы проверяя, все ли там на месте. Открывать ее, даже в одиночестве, без гарантии того, что за ним нет посторонних глаз, Мерцалов не стал.
«Ха, наверняка эта сумка плыла вместе со мной на пароме, только я об этом ничего не знал».
В боковом кармане сумки Мерцалов нащупал плотные книжечки документов. Вытащил паспорт, раскрыл и узнал, что сейчас он не Олег Мерцалов, а Прохоров Виталий Антонович, житель подмосковного Калининграда. Имелся и штамп с пропиской и даже штамп загса, зарегистрировавшего его брак с
