мы шли по ней, зная, что каждый из нас поступает правильно. Но теперь Троя — город мертвых. Единственная причина, по которой ты должен вернуться — это чтобы умереть вместе с твоими друзьями. Но какой им от этого будет толк? Мы должны оставить мертвых позади и повернуться лицом к восходу. Твой долг теперь — это твой корабль и твоя семья: я и твои сыновья.
Но ее последние слова не были услышаны, потому что Каллиадес вдруг закричал. Он потянул за веревку, готовый вскарабкаться обратно на утес, но веревка упала из высокого окна и легла петлями на землю. Геликаон уставился на эти петли и на аккуратно обрезанный конец. Грудь его сжалась от ярости.
Каллиадес сердито закричал человеку, силуэт которого они видели в окне:
— Банокл!
И до них донесся голос Банокла:
— Пусть Арес направит твое копье, Каллиадес!
Геликаон увидел, как Каллиадес на мгновение понурил голову, как лицо его стало суровым. Потом он сделал глубокий вдох и крикнул другу:
— Он всегда направляет мое копье, брат по оружию!
Они увидели, как Банокл поднял руку в прощальном жесте. Потом окно опустело.
В груди Геликаона все еще кипела ярость.
— Что, во имя Аида, делает этот идиот? — взорвался он.
Каллиадес тихо ответил:
— Он спасает мою жизнь.
Резко провел по глазам тыльной стороной руки и добавил, как будто про себя:
— Вот что он делает.
Геликаон посмотрел на отвесные стены.
— Я взберусь туда и без веревки, — пообещал он.
Андромаха повернулась к нему, на лице ее был гнев.
— Ты не можешь взобраться обратно! На этот раз там никого нет, кто бы бросил тебе веревку — разве что враг. Теперь ты должен жить, Геликаон. Прими этот дар, который вручили тебе судьба и Банокл. Возвращайся на «Ксантос» и плыви прочь от мертвого прошлого.
Она посмотрела на Каллиадеса, но воин все еще стоял, глядя на окно высоко вверху, потерявшись в своих мыслях. Андромаха положила руку на грудь Геликаона и прислонилась к нему.
— Ты не слышал, что я сказала, моя любовь. Я надеялась сказать тебе это в лучшее время: Астианакс — твой сын. Наш сын. Ты должен спасать своего сына.
Геликаон недоумевающе уставился на нее. Эти слова не имели смысла.
— Как такое возможно?
Андромаха слегка улыбнулась.
— Верь мне, Геликаон, это правда. Это случилось, когда ты болел и лежал в бреду. Я расскажу тебе об этом, когда придет время и мы будем одни. Но оба этих мальчика — твои сыновья. Ты должен помочь мне доставить их в безопасное место. Приближается рассвет, и я не могу одна вовремя привести их на «Ксантос».
Геликаон покачал головой, сбитый с толку. Он внезапно почувствовал себя судном, дрейфующим по воле волн; бесспорные истины, направлявшие его жизнь, были смыты штормами судьбы.
Во власти мучительной нерешительности он посмотрел вверх, на окно. Все его инстинкты велели ему взобраться наверх, вернуться во дворец. Даже теперь он верил, что смог бы что-то изменить и каким-то образом победить вражеские орды, несмотря на неравенство сил. Потом Геликаон подумал о том, что сказал своей команде: «Я собираюсь жить».
Тогда он кивнул головой, принимая свою судьбу.
— Очень хорошо. Мы отправимся на корабль. Каллиадес?
Воин повернулся к нему и признался:
— Я не смогу взобраться на утес без веревки. Моя нога не выдержит. Я принимаю дар, который вручил мне старый друг.
Я пойду с тобой на «Ксантос», если мы сможем добраться туда вовремя.
Он посмотрел на восток: небо на горизонте стало темно-красным.
— Но это будет бегом наперегонки со смертью.
Идти при свете факела было трудно. Плоский выпас для коней пересекали маленькие ручейки, но все они теперь пересохли, и приходилось перепрыгивать через канавы или переходить через них, спотыкаясь. Геликаон, хорошо знавший местность, вел остальных, держа факел и маленького Декса. Его мысли были в смятении, он думал о том, что сказала ему Андромаха. Он припомнил сны, в которых она ему являлась, когда он лежал в лихорадке во дворце Гектора. Все эти годы он ревниво хранил сны в памяти, пока чудесная реальность тела Андромахи не вытеснила их из его головы. Он удивлялся, что она молчала об этом все их совместное путешествие, потом подумал о смерти Гектора — и все понял.
Помедлив, Геликаон обернулся к Каллиадесу, следующему за ним с Астианаксом на руках. Лицо воина было бледным: нога явно беспокоила его.
— Не бойся за меня, Золотой, — сказал Каллиадес, поймав взгляд Геликаона. — Я не отстану.
— Я сожалею о Банокле.
— Банокл жил каждый день так, будто это был его последний день. Я никогда не знал человека, который брал бы от жизни так много. Мы не должны горевать о Банокле.
Свет начал набирать силу, когда Геликаон остановился, услышав какой-то звук, и из полутьмы выступила группа людей. Геликаон быстро поставил мальчика на землю и вытащил мечи. Каллиадес двинулся вперед и встал рядом с ним с мечом Аргуриоса в руке.
Перед ними возник оборванный отряд, человек двадцать или больше, некоторые — в доспехах, многие из них были ранены, и у всех были свирепые взгляды людей, перешагнувших через границы отчаяния. Из этой группы выступил вперед вожак, одетый в черное, с серебряной цепью на шее.
Он казался теперь более худым и седым, но кровь Геликаона застыла в жилах, когда он узнал микенского адмирала Менадоса.
— Что ж, Геликаон, странно повстречать тебя на ночной прогулке, — дружески сказал генерал. — Микенский предатель Каллиадес и Сжигатель — самые ненавистные враги Микен — и семья беженцев. Два мальчика. Дай-ка посмотреть… Один из этих мальчишек — не законный ли царь Трои?
Геликаон ничего не ответил, наблюдая за этими людьми, оценивая их силу, намечая, в каком порядке он их уложит. Они с Каллиадесом подались в стороны, чтобы дать друг другу место для замаха мечом.
— Благодаря тебе, Геликаон, я и эти храбрые люди теперь — изгои. Агамемнон не был доволен тем, что ты уничтожил весь микенский флот. Но мы можем вернуть себе царскую милость, если доставим ему последнего наследника Трои.
— Начинай игру, Менадос, — выплюнул Геликаон. — У нас нет времени, чтобы стоять тут всю ночь.
Краем глаза он увидел, как первые лучи солнца пронзили горизонт.
Менадос не обратил внимания на его слова, обратившись к Каллиадесу:
— Ты можешь присоединиться к нам, Каллиадес, ты ведь сам изгой. Мы идем не в Золотой город, а обратно в Микены, в Львиный зал, чтобы предстать перед судом Агамемнона, если он когда-нибудь туда вернется.
Каллиадес холодно ответил:
— Закон дороги гласит, что битва Геликаона — моя битва. Я буду стоять рядом с ним.
Менадос кивнул, как будто ожидал такого ответа.
— Верность высоко ценилась среди микенцев, хотя верность, похоже, часто хранили не тому человеку. Ты не первый микенский воин, который встал бок о бок с троянцами. Великий Аргуриос был моим товарищем. Мы вместе прошли через много битв. Я восхищался им больше, чем любым другим человеком. А теперь, Геликаон… когда в последний раз мы с тобой повстречались, ты выбрал путь милосердия. Без сомнения, сейчас ты об этом жалеешь. И ты сказал мне, что если мы когда-нибудь снова встретимся, ты вырежешь мне сердце и скормишь его воронам. Ты все еще собираешься это сделать?
Геликаон зарычал.
