имевшего полусонный вид. За год, проведенный при дворе, ей приходилось встречать обоих, но она ни разу не видела, чтобы они хотя бы разговаривали друг с другом.
Ларгон остановился перед массивными дверями, которые вновь слегка приоткрылись, и поднял жезл над головой; в движениях его ощущалась какая-то безнадежность. В третий раз качнулся он из стороны в сторону, заглушая людской ропот странной музыкой жезла.
Наконец он выпрямился и ударил жезлом об пол.
— Его Королевское Высочество, Крисарх Брендон Такари Бёрджесс Нджойи Уильям су Геласаар и Илара нур-Аркад д'Мандала!
Наступила мертвая, полная напряжения тишина, и в этой тишине Люсьер услышала слабый свистящий звук. Поначалу она решила, что это звенит у нее в ушах, но потом заметила выбивающееся из щели в дверях голубоватое свечение. Парившие высоко над головой люстры, еще не зажженные в этот час, замерцали неестественным светом.
Теперь уже весь замысловатый узор Ars Irmptus засиял голубыми красками, мерцавшими и переливающимися вдоль тонких металлических раскладок инкрустации. Двойная цепочка Дулу распалась, когда они начали пятиться от неизвестного источника энергии; одновременно с этим по толпе пробежал странный, чуть слышный шепоток. Люсьер не сразу поняла, что это такое, и тут её босуэлл тоже присоединился к общему хору. Она удивленно опустила на него взгляд — прибор светился тревожным красным огнем, и ужасная догадка осенила её одновременно с отчаянным криком Ранора в ушах:
(Люсьер, любовь моя, беги оттуда!)
Но было уже поздно. Безразличный голос босуэлла уже объявлял её судьбу:
Свечение, исходившее от дверей, усилилось.
На лицах окружающих её людей она увидела растерянность; должно быть, точно такая же отражалась и на её лице. Теперь она уже ощущала пощипывание кожи — словно первое предупреждение о солнечном ожоге. Звон стекла заставил её обернуться, и она успела увидеть, как пузырь нуллера, выбив витражное окно, вырывается из превратившегося в смертельную западню Зала Слоновой Кости.
И тут же она повернулась обратно на отчаянный тройной вопль. Троица келли корчилась в непередаваемой муке. Двое более крупных келли отрывали от Мхо большие клочки зеленых лент, а маленькая келли в порыве исступленного самоуничтожения помогала им, швыряя их высоко в воздух. Ленты разлетались во все стороны. Фонтаны желтой крови били из тела связующей, движения её шейного отростка становились все менее связными, и она обмякла, поддерживаемая только продолжавшими терзать её остальными келли.
И в эту минуту боли и шока, когда смертоносная энергия заливала зал, среди воцарившихся здесь гнева и паники, способности Люсьер, которые келли приравняли к таланту Пророка, проявили себя в полной мере. Не отдавая себе отчет в своих действиях, она бесстрастно фиксировала на мемочип последние минуты множества Дулу — и тех, кто силой пробивал себе дорогу к недостижимому уже спасению, не замечая тех, кого топчут, и тех, кто с безнадежной отвагой пытался заслонить собой своих близких от всепроникающей радиации,
(Слишком поздно, Ранор, милый), — отвечала она. — (Пусть это будет моим прощальным подарком твоему прекрасному, запутанному, изящному, обреченному миру.)
Значит, этим и ограничится её знакомство с Тысячей Солнц и их людьми, и она в последний раз видит этот мир единственным глазом айну. В агонии последних минут она произнесла эпитафию той Панархии, которую успела узнать. И поскольку искусство её было изобразительным, не словесным, она позаимствовала строки человека, умершего за много веков до того, как Воронка поглотила беглецов с древней Земли, унося их навстречу одиночеству Тысячи Солнц:
Вспышка яркого света ослепила ее, и на короткое мгновение она ощутила испепеляющий жар, а потом не было больше ничего, только беспомощное мужское всхлипывание доносилось из оплавившегося босуэлла.
5
Себастьян Омилов, доктор ксеноархеологии, гностор ксенологии, Хранитель Врат Феникса и Верховный Советник Его Величества Геласаара III, поднял бокал бренди, любуясь сквозь него на закат, окрасивший горизонт в красно-золотой цвет. Янтарная жидкость в бокале играла и переливалась в лучах заходящих солнц, отбросив золотой отсвет на его руку.
Он опустил хрустальный бокал, смакуя отпил немного и повернулся к сыну.
— А все-таки почему ты не отправился на Артелион, на Энкаинацию нур-Аркада? — снова спросил Осри.
— Неужели непонятно? — удивился Омилов. — Меня не пригласили.
Осри нахмурился еще сильнее. «Интересно, — подумал Омилов, глядя на напряженно выпрямившегося сына, все еще в мундире Академии, — носит ли он вообще штатское платье?»
Омилов отсалютовал Осри бокалом.
— Посмотрим завтра вместе на видео. Почему ты не пьешь, мой мальчик?
Осри в очередной раз покачал головой.
— Должен же быть хоть какой-то повод. При твоем положении как личного друга Панарха, наставника Крисархов — это просто оскорбление.
«Скорее, предостережение», — подумал Омилов, но промолчал. Он пытался противостоять Семиону в Лусорском деле десять лет назад и проиграл. Возвращение на Шарванн имело целью спасти семью; ничто не защищало Осри так, как неведение.
Впрочем, если бы у него и был шанс, он вряд ли смог бы привлечь сына на свою сторону.
«Слишком много в тебе присущей геттериусам любви к букве законов, — не без огорчения подумал он, глядя на лицо сына, — и слишком мало омиловского интереса к их истинному содержанию».
Осри почесал руки о подлокотники кресла, глядя на зеленую лужайку у веранды. Поднимался вечерний ветер; когда первое из солнц Шарванна коснулось горизонта, над головой пролетела стая джизлов — неуклюжих, похожих на клоунов крылатых существ. Осри невидящим взглядом посмотрел на них; выражение лица его не изменилось. Ветер теребил его коротко остриженные волосы, закат горел отражением в темных глазах.
Собственно, лицо было вполне симпатичным, и даже длинные омиловские уши не портили его. Хорошее, честное, умное лицо, вот только улыбка появлялась на нем слишком редко.
«Дурная наследственность: уши, как у меня, и полное отсутствие чувства юмора, как у матери».
— Даже Зал Слоновой Кости не в состоянии вместить всех тех, чье положение позволяет им считать, что им «положено» там быть, — сказал Омилов, надеясь отвлечь сына от мрачных рассуждений по поводу воображаемых обид. — С точки зрения бедолаги-чиновника, составлявшего список приглашенных, старый наставник, к тому же официально ушедший на пенсию...
Омилов замолчал, услышав в глубине дома звонок.
— Это еще что? — удивился Осри. — У тебя что, до сих пор стоят комсигналы? Почему ты не носишь босуэлл?
— Мне кажется, к нам кто-то пожаловал, — сказал Омилов, обходя два последних вопроса. — Кто-то знающий пароль для входа в наше поместье.
— Ты кого-то ждал? — нахмурился Осри.
— Только тебя, — пожал плечами Омилов.
— Папа, тебе просто необходимо носить босуэлл, — упрямо заявил Осри.
Омилов только усмехнулся, вглядываясь в горизонт.
— Одним из преимуществ выхода на пенсию является то, что тебя уже никто не может в любой момент вызвать на прямую связь, — сказал он. — Ага. Вот и мы.
Над верхушками далеких деревьев возникло и описало изящную дугу над поляной золотое яйцо. Там, где пролетал фаэтон, по траве пробегало волнение как от ветра, и муаровые разводы пригнувшейся травы отражались в его зеркальном днище. Зависнув перед верандой, он скользнул вбок, поближе. Ветер,
