предупредительно-вежливым, как и его братец. — Надеюсь, мы хорошо поработаем вместе. Садись в машину, а мы пока рассадим этих…
Банда, устроившись на заднем сиденье «паджеро», наблюдал, как погрузили братья всех бомжей в кузов «Урала», и вскоре их маленький караван — грузовик впереди, джип чуть позади — двинулся из аэропорта, а затем по серпантину дороги вверх, в горы…
— Знаешь, какие владения-то у братьев были? — Банда со злобой сплюнул в костер. — Концлагерь настоящий. Большой дом, в котором жили братья и охрана. Там же была наша столовка — знаешь, что-то вроде клуба, охранники там просиживали все свободные от службы вечера. Потом, значит, еще два домика-барака — казармы для «зэков»…
— Для кого?
— Для «зэков». Мы так этих бомжей называли.
Их же, как только мы в лагерь заехали, в барак загнали, паспорта отобрали — и все. Мышеловка захлопнулась.
— В смысле? — Олежка ничего не понимал.
— Братья превращали бомжей в натуральных рабов. Мы и нужны были для их охраны, чтоб не разбежались. Выгодное дело так рабочих нанимать — никто не спохватится, не начнет их искать. Работали «зэки» от зари до зари, вкалывали — дай Боже.
Чуть с поля вернутся, покормят их — и снова в барак, под замок. Если что не так — в зубы, а то и вообще братья демонстративный расстрел устроят, чтоб другим неповадно было.
— Ты серьезно?
— Вполне. Концлагерь там был настоящий — вся территория «колючкой» обнесена, вышка сторожевая в углу — все, словом, как положено… Знаешь, Олежка, давай еще выпьем, а то как-то хреново мне.
— Давай, конечно.
Они снова выпили, и Банда продолжил свой страшный рассказ.
— Я там охранником был. Мне сразу же выдали камуфляж, «калашник»…
— Ого! — Востряков от удивления даже присвистнул.
— Да, Олег, у них там все очень серьезно было.
— А как же власти? Милиция?
— Ты что, забыл? Какая там милиция?.. А, черт, я сам забыл — ты же сразу из Афгана в госпиталь попал, порядков местных не видел… Нет там советской власти. Там есть власть клановая, семейная.
Есть власть денег. Есть власть силы. Есть, правда, слабее немного, власть традиций, старейшин. Но и то только в кишлаках.
Банда снова закурил, и по прыгавшему в темноте огоньку сигареты Востряков понял, как волнуется, переживая все это заново, его друг.
— Короче, стал я охранником. Водил бомжей в горы, охранял по ночам территорию… Там, в горах, у братьев целые плантации анаши и конопли были.
Ты думаешь, московская наркота на чьем зелье сидит? Афганского, пакистанского или китайского — мизер. В основном свое, из Средней Азии.
— Да… Ты, брат, такие страсти рассказываешь — никогда б не подумал.
— Страсти, Олежка, потом начались. От страстей тех я здесь и оказался со всеми этими «пушками»… Давай еще выпьем, а то она, проклятая, — Банда кивнул на водку, — что-то на меня сегодня совсем не действует.
Они выпили, и Банда, не закусывая и снова закуривая, продолжал:
— Ты, например, знаешь, что такое русская рулетка?
— Ну слышал вроде.
— А про русскую рулетку в таджикском исполнении ничего не слыхал еще?..
Охранники лагеря почти все были таджиками. В основном двоюродными и троюродными братьями и прочими родственниками Махмуда и Ахмета.
Профессионалами их назвать нельзя было даже с натяжкой — ни стрелять толком не умели, ни драться. Только злые все были, как шакалы, и жестокие — над «зэками» издевались почем зря, били их смертным боем.
По вечерам из столовки охранников вечно доносились крики и жуткий смех таджиков, что-то там бесконечно праздновавших. Но по четвергам, в тот день, когда у «зэков» была плановая помывка в бане, в столовой творилось что-то уж совсем невообразимое. И слышались выстрелы. Всегда ровно два. Ни больше, ни меньше. И два трупа «зэков» на утро сбрасывалось в пропасть…
— Был там, Олежка, у меня дружок… Ну не дружок, допустим, а так, самый близкий знакомый — Женька Хлыст. Откуда-то из-под Перми. Нормальный был парень, спокойный. В охранники к братьям случайно, как и я, попал — его Ахмет во время одной из поездок на вокзале в Москве выловил, когда тот, дембельнувшись, в родную деревню возвращался. Знаешь, после армии-то, когда на этой гражданке ничего не знаешь и так хочется хоть как-то свою жизнь изменить… Короче, клюнул Хлыст на пятьсот баксов в месяц и оказался в, лагере, Банда совсем разволновался.
— Мы с ним и сошлись-то, наверное, из-за того, что оба были там людьми случайными. Я же, поверь, за целый год ни одного «зэка» не застрелил.
Хотя и были у меня попытки побега. Догонял, бил, назад, в «стадо», загонял — это, Олежка, было. Но убивать — ни разу, клянусь!.
— Да я верю, Саша, верю! Что, я тебя не знаю, что ли? — поспешил Востряков его успокоить.
— Ну… Хлыст тоже никогда никого не убивал.
Молодец был пацан, поэтому нам, наверное, таджики и не доверяли никогда полностью, все чего-то опасались. Мы же в крови не были запачканы. Там у нас здание одно было, таджики его баней называли. По четвергам туда «зэков» загоняли. Они даже на работы не ходили в этот день. Да и какая работа — из бани той бомжи выбирались какие-то обессиленные, вялые… Я целый год, Олежка, даже и не догадывался, что в той бане делалось! Нас с Хлыстом к ней и близко не подпускали, а «зэки» разве скажут — мы, охранники, для них же лютыми врагами были. Они со своей стороны нас за людей тоже никогда не считали… Эх, знать бы про все чуть раньше!
— Сашка, да ты спокойнее, спокойнее. Ведь все уже прошло, не нервничай ты так, — пытался хоть как-то успокоить своего бывшего командира Востряков. — Так что ты там про русскую рулетку в таджикском исполнении рассказывать начинал?
— А… Короче, однажды Хлыст уговорил меня — пошли, мол, посмотрим, что там чурбаны вытворяют…
В столовой оказалось полно таджиков — все свободные от смены чурки собрались здесь. Был даже Ахмет. Он сидел посреди помещения за столом, к которому перпендикулярно был придвинут второй стол. На нем располагались два стакана, бутылка водки, хлеб и кусок вареной баранины. Перед хозяином лежали два револьвера и коробка патронов.
— О, даже наши русские друзья сегодня пришли! — радостно поприветствовал их Ахмет. — Заходите, не стесняйтесь, гостями будете. Может, и сами в нашу игру поиграете, если захотите, конечно…
Таджики дружно заржали, и Сашка с Хлыстом удивленно переглянулись, чувствуя какой-то подвох.
Тем временем Ахмет начал принимать ставки.
Кто больше клал на стол перед ним долларов, тот и получал право принять участие в игре. Точнее, в лотерее, ставкой в которой оказывалась жизнь, как узнали ребята чуть позже.
— Может, все-таки наши новички желают сыграть? — снова с подколкой спросил Ахмет, но парни, ничего не понимая, лишь отрицательно замотали головами.
Наконец ставки, дойдя до суммы в триста долларов, были сделаны, и в помещение столовой втолкнули двух «зэков» — самых доходяжных, еле-еле переставляющих ноги после сегодняшней
