Наперегонки со смертью

заламывая голову.

Потом стометровку сдали, пять километров, полосу препятствий — программа, словом, как обычно.

Из четверых нас с этим парнем, с которым несколько промучился на площадке, только и взяли. Отбор, я скажу тебе, суровый у них!

Потом, в раздевалке ив душе, мы с ним познакомились. Оказалось, капитан госбезопасности, служил в «Альфе», но после всех этих подставок уволился.

Белый дом, рассказывает, еще пережил кое-как, перетерпел, но когда Степашин с Ериным «Альфу» в Буденновске подставили, окончательно не выдержал, свалил на хрен, не желая больше работать на такое государство.

Ты знаешь, я его понимаю на все сто! Какого черта элитному подразделению, в котором каждый парень знает, что делать, и умеет это делать, чувствовать себя по жизни, во-первых, виноватым перед кем-то, а во-вторых, сносить все эти насмешки и подколки — мол, до «Кондора» израильского вам далеко, «коммандос» в подметки не годитесь и вообще ничего толком не умеете. Вот он и свалил. Зато теперь служит там, где его по-настоящему ценят и уважают, а к тому же и деньги за это получает. У него жена, двое детей, отца и мужа иногда неделями не видят и не знают, вернется живым или в ящике цинковом, — так теперь когда материально особых трудностей не испытывают…

Сначала меня на охрану ресторана определили.

Раньше у них мода была в камуфляже в ресторанах торчать, но когда мэр Москвы Лужков подписал Указ об упорядочении ношения одежды военного образца, на костюмы перешли. Знаешь, все чин-чинарем было — строгий черный костюм, галстук, пластиковая карточка на кармане со словами «Служба безопасности».

Милое дело — уже не пугалом огородным торчишь, а представительным мужчиной. Однажды даже девушка какая-то на танец пригласила, так отказать неудобно было, отвлекся на пяток минут от выполнения служебного долга.

Потом, после того, как я пару драк локализовал и еще пяток предотвратил, заметили, на повышение отправили. Тут между прочим все очень четко учитывается, за заслуги перед фирмой и перед клиентами «в звании» регулярно повышают — более интересная работа, более высокая оплата. Меня из охранников ресторана в инкассаторы перевели, в одном крупном банке (ты прости, Олег, но коммерческая тайна — кого мы охраняем!) отвечал за обеспечение безопасности провоза валюты по городу.

Но там ребята тоже долго не задерживаются — по убеждению нашего руководства, инкассаторы, даже самые надежные, не должны задерживаться на одном месте дольше трех месяцев. Наверное, чтобы соблазна не возникало. Знаешь, странноватое чувство испытываешь, когда пару десятков миллионов долларов сопровождаешь, а они — вот рядом, руками пощупать можно.

И меня снова переместили. Теперь я — боец отряда «сил быстрого реагирования», как называют здесь нашу резервную группу. Это, знаешь ли, элитное подразделение в «Валексе», что-то типа той же «Альфы» или «Вымпела». Если заказ особой важности или сложности, нас используют. А в остальное время деньги платят — не поверишь — за совершенствование боевого мастерства! Вот так- то.

Ладно, Олежка, я так расписался, что не знаю, как и в конверт эти листы засунуть, придется, видимо, в двух отправлять.

Сейчас мы уезжаем на одно интересное мероприятие, как вернусь, обязательно продолжу. Я теперь тебе все в подробностях буду рассказывать. Потому как вроде на человека наконец стал похож. Вроде бы и моя совсем не мирная профессия в наше мирное время на хорошие дела сгодиться может, понимаешь? Я, Олежка, перестал сам себя стесняться, перестал мучиться вроде бы от собственной бестолковости и никому ненужности.

Но, впрочем, все. Времени нет. Пока, пиши мне тоже, не ленись. Звонки писем никогда не заменят.

Твой Банда».

* * *

Алина возвращалась теперь домой почти ночью.

Она была студенткой шестого курса юридического факультета МГУ, специализировалась на государственном праве, и ее дипломная работа по реформированию судебной системы в Российской Федерации требовала слишком много сил и огромное количество специальной литературы. Ей приходилось засиживаться в библиотеках допоздна, изучая то опыт США в этой сфере, то традиции европейского суда, снова и снова углубляясь в Римское публичное право в поисках истоков традиций и истины, перекапывая десятки судебных дел современной России в области уголовного, экономического, межгосударственного законодательства.

Ее куратор, профессор Гайворонский, был необычайно доволен своей подопечной, поражаясь ее работоспособности и умению вылавливать самые важные штрихи, подмечать и анализировать самые типичные и определяющие черты. Он всячески помогал Алине, предрекая колоссальный успех ее дипломной работе и намекая на то, что впоследствии из нее получилась бы неплохая кандидатская диссертация.

Гайворонский был уже стар и иногда, глядя на Алину по-отечески добрыми глазами, любил приговаривать:

— Эх, Алинушка, ну чего тебе сдалась эта юриспруденция? Ты такая красавица, к чему тебе свою молодую головку над этими талмудами засушивать!

Нашла бы лучше парня, достойного тебя, влюбилась бы по уши. Меня бы на свадьбу пригласили…

Куда между прочим более приятное времяпрепровождение, нежели корпение над трудами таких же старых маразматиков, как я сам!

— Да полно вам, Евгений Эммануилович! Еще тысячу раз погулять на свадьбе успеем, — отшучивалась в таких случаях Алина, скромно улыбаясь. — Кому скажи — вы, мой преподаватель, меня от учебы отговариваете. Где ж это видано такое?

И девушка с удвоенной энергией хваталась за работу, погружаясь в море бесконечных терминов, положений, указов и постановлений правительств и судов всех времен и народов.

Этим вечером она поработала совсем неплохо, и закончив, слава Богу, сбор материала для той части своей работы, в которой обобщался опыт человеческой цивилизации в судебном праве, и возвращалась домой в отличном настроении, решив в остаток вечера полностью отдаться во власть музыки, восстанавливая силы и отгоняя накопившуюся усталость.

Последний февральский морозец заставлял утоптанный снег под ногами звонко поскрипывать, тысячами искорок блестели в свете фонарей сугробы, и Алина зябко передернула плечами, повыше поднимая воротник шубки и искренне сожалея, что не послушалась утром маму и выбежала в университет без шапки, распустив по плечам свои темные густые волосы.

Ей самой нравились собственные волосы — длинные, чуть волнистые, того неопределенного каштаново-пепельного цвета, какой только и бывает у натуральных волос. Что скрывать — ей нравилось и собственное лицо. Она находила его довольно милым и привлекательным — задорно вздернутый носик, маленькие пухлые губки и выразительные карие глаза. Она любила рассматривать себя в зеркале и с удовольствием замечала, какие красивые у нее бедра, какая тонкая талия, нежные плечи… ну, и все такое.

К сожалению, с парнями ей действительно не везло. Многие искали ее расположения, еще с детских лет, с той спецшколы, в которой она училась, где сынки высокопоставленных родителей, подражая своим папашкам, с нарочитой небрежностью и откровенным цинизмом предлагали ей прийти послушать на квартире музыку, посмотреть новые фильмы и вообще поразвлечься, пока предков дома нету. Теперь, в университете, к этим отпрыскам добавились еще одни «хозяева жизни», не имевшие папочек-начальников, но умевшие шуршать баксами в карманах. Многие ее подруги с головой ныряли в омут удовольствий и веселого времяпрепровождения, влюбляясь в очередной раз чуть ли не ежемесячно, а через пару-тройку