Командир повернулся к заложникам.
— Один из вас пойдет сейчас наружу и объяснит наши требования вашим командирам, — холодно произнес он. — Эти требования просты…
Он обвел сгрудившихся в центре зала людей тяжелым взглядом.
— Первое: освободить из заключения всех полевых командиров и солдат освободительной армии. Второе: вывести оккупационные войска из независимой республики Ичкерия.
Заметив на лице одного из раненых, узкоплечего паренька в очках, ироническую улыбку, командир тут же выхватил пистолет.
— Я говорю что-то смешное? — вкрадчиво спросил он, словно продавливая слова сквозь зубы.
Люди затихли, но паренек с внешностью студента-отличника улыбнулся еще шире, и это окончательно взбесило чеченца. Он вскинул пистолет и нажал курок. Выстрел, смягченный глушителем, прозвучал, словно хлопок крыльев взлетевшей в абсолютной тишине птицы. Паренек откинулся назад с аккуратным пулевым отверстием во лбу. Лицо его соседа забрызгало кровью. Кто-то закричал от ужаса. Кто-то рванулся было с места, но командир рявкнул:
— Сидеть! — и перевел ствол пистолета на женщину-врача. — Если кто-нибудь сдвинется, она будет следующей.
Он обвел притихших людей взглядом, в котором пылало откровенное безумие, но буквально через мгновение уже совершенно спокойным голосом произнес:
— Мне нужен доброволец. Пусть встанет тот, кто согласен пойти, — командир ухмыльнулся. — Уж он-то точно останется в живых.
Люди молчали. Никто не хотел покупать спасение только для себя.
— А-а, — протянул командир, — русское благородство… Стадо баранов. Вот вы кто! Будь на вашем месте люди моего народа, они бы уже давно бросились на врага. Потому что мы не боимся смерти, потому что с нами Аллах и Магомет, пророк его…
Глаза командира закатились вверх, и на темном лице ослепительно засверкали белки. Затем резко, без всякого перехода, он ткнул стволом пистолета в сторону одного из раненых.
— Ты пойдешь. Знаешь, что передать — я не буду повторяться.
Раненый, побледнев, отрицательно покачал головой.
Было видно, что это решение дается ему с трудом, но он пересилил себя, взяв верх над инстинктом самосохранения.
— Хорошо, — неожиданно легко согласился командир. — Тогда я тебя тоже убью. И так будет до тех пор, пока кто-нибудь умный не согласится.
Услышав это, самый старший из раненых, мужчина со шрамом через весь лоб, до сих пор сидевший молча, негромко проронил, почти не разжимая губ:
— Иди, сынок… Передай эту чушь нашим. И скажи, чтобы побыстрее выбили отсюда этих, — он презрительно скривил губы, — бойцов за независимость.
Поколебавшись, парень неуверенно поднялся. Никто не произнес ни слова.
Командир улыбнулся.
— Молодец. Слушаешь старших. Но слушать надо не все, — он зло покосился в сторону мужчины со шрамом. — Передай также своим, что это крыло здания заминировано. И если они попытаются освободить заложников, не выполнив наши требования, мы взорвем здесь все. Во славу Аллаха.
Он вздохнул с притворным сожалением и закончил:
— Ступай, собачий выкормыш.
Командир четырнадцатого поста, располагавшегося к госпиталю ближе всех прочих, выслал своих бойцов сразу же, как только услышал взрыв бэтээра. Одновременно он вызвал командующего.
Цепная реакция была запущена. В район госпиталя начали стремительно стягиваться войска.
Человек в штатском, выбравшийся из прилетевшего через каких-то пятнадцать минут вертолета, отвел в сторону одного из тех, кому удалось выжить под выстрелами снайпера, и попытался выяснить у него, что же произошло в госпитале. Потратив на беседу с солдатом около трех минут, он оставил его в покое, явно не удовлетворенный его скудными ответами.
С прибытием командующего ситуация несколько оживилась. К этому времени аналитики уже просчитали возможные варианты проникновения боевиков в здание и дальнейший ход развития событий; несколько групп спецназа, подготовленных к ведению боевых действий внутри города, отправились на поиск и ликвидацию поддерживавшего боевиков снайпера (или снайперов, что было вполне возможно).
Все ждали, что будет дальше.
Двери и окна госпиталя постоянно держали под прицелом рассредоточившиеся вокруг здания стрелки. Но боевики вели себя грамотно и на виду не мелькали, предпочитая отсиживаться, по-видимому, в спортзале, куда невозможно было заглянуть из-за стеклоблоков, которыми были заложены оконные проемы.
Над оцепленным сектором барражировал вертолет, с которого наблюдатели непрерывно докладывали обстановку. Впрочем, докладывали они в течение последнего получаса практически одно и то же: выстрелов внутри больше не было слышно, как не было заметно и какого-либо движения в окнах палат и кабинетов.
Чужой снайпер (или снайперы) больше не проявлял себя. Видимо, свою задачу в качестве огневой поддержки на первом этапе операции он выполнил и убрался восвояси, чтобы избежать обнаружения группами спецназа, рыскавшего теперь по чердакам и подъездам.
Во всяком случае, надежды на поимку снайпера было мало. И в то же время, пока он не был ликвидирован, оставалась постоянная угроза удара в спину, удерживавшая командующего от приказа немедленно атаковать здание. Этого приказа с нетерпением ожидало специальное антитеррористическое подразделение “Оса”, готовое в любую минуту начать развертывание.
Впрочем, все справедливо полагали, что сначала следует дождаться того момента, когда боевики предъявят свои требования. По крайней мере того требовала классическая схема проведения операций антитеррора: бандиты требуют, власти прикидываются, что требования эти выполняют, а спецназ в это время работает.
Пока что вахи не ответили ни на одно из обращений, выкрикнутых в мегафон офицерами штаба. О том, что происходило внутри здания, можно было только гадать. И люди мучились догадками, предполагая все, что угодно, но никто не высказывал свои мысли вслух. Кроме, разумеется, аналитиков, которым это было по должности положено. От боевиков ожидали хоть каких-нибудь действий. И, наконец, дождались.
Один из наблюдателей передал, что открылась дверь служебного входа в спортзал, выходившая прямо во двор школы, где до сих пор ржавели остовы турников и зарастали сорняками оспины на футбольном поле, оставленные снарядами.
В проеме появился молодой парень в больничной пижаме, поддерживавший на весу раненую правую руку в повязке, пропитавшейся кровью. Пошатываясь, он неуверенно спустился по невысоким ступеням и медленно пошел через двор, с трудом переставляя ноги в больничных шлепанцах по холодной осенней грязи. Со стороны казалось, что он идет, куда глаза глядят. За каждым его шагом напряженно следили сотни внимательных глаз. Замерли, не дрожа, на спусковых скобах пальцы снайперов. Молчал, приникнув к биноклю, командующий, который словно превратился в неподвижное изваяние.
Парень благополучно пересек двор, и тут силы оставили его. Он качнулся, заваливаясь на бок, но к нему уже бежали люди в белых халатах, на ходу разворачивая носилки. Ему не дали упасть, подхватили под руки, заботливо уложили на носилки, которые тут же подняли и понесли в сторону кареты “скорой помощи” дюжие санитары.
Командующий не торопил врачей, делавших раненому новую перевязку. Они и так действовали настолько быстро, насколько это было возможно. Потом, когда помощь была оказана, он поднялся в кабину машины с красным крестом на борту и пробыл внутри несколько минут.
Когда командующий вышел, морщины на его лице обозначились гораздо глубже, чем обычно, а под скулами начали перекатываться желваки, выдавая его напряженное состояние. Собрав офицеров и командиров спецгрупп, он пересказал им информацию, которую сообщил ему раненый, и напоследок добавил, уже от себя:
