– Скуратович Василий Антонович, – и добавил:
– Хранитель.
– Очень приятно. Молчанов Федор.
– А по батюшке как? – завалив голову на бок, поинтересовался сумасшедший.
– По батюшке? Федор Анатольевич.
– Очень приятно, – прошамкал старик, посторонившись и пропуская Сиверова в дверях. – Я очень люблю искусство, за искусство я готов жизнь отдать.
– Какое искусство?
– Всякое, – многозначительно ответил старик Скуратович и сделал правой рукой такое движение, словно на его лысой голове была шикарная шевелюра, а волосы упали на глаза.
– Я тоже люблю искусство, но не всякое.
– А как вам нравится Шнитке, почтенный Федор Анатольевич?
– Шнитке я не люблю, он слишком сумбурный.
– Верно замечено, сумбурный. У него все перепутано, такое впечатление, что у человека не все дома.
Душевно больной, понимаете ли…
– Так вы говорите, любезный Василий Антонович, что вы хранитель?
– Да.
– А чего, позвольте узнать?
– Больших и великих тайн, – старик понизил голос и огляделся по сторонам, не подслушивает ли его кто-нибудь. – Знаете ли, – Скуратович подался вперед, ухватил Глеба за пуговицу пижамы и привлек к себе, – если бы меня не хотели убить, я бы мог рассказать очень много. Я знаю такое…
– А кто вас, собственно говоря, собирается убить?
– Меня? Да весь мир против меня! Меня пытались извести со свету многократно, меня топили, травили газом, дважды пытались взорвать – в девяносто пятом и девяносто втором году. А неделю назад меня хотели заморить голодом! Представляете, любезный, меня, старого человека, морили голодом!
– Представляю.
– Они повесили на холодильник замок, и я ничего не мог взять. Только два яблока, которые я припрятал в тумбочке… Благодаря им я остался жив. Меня не так-то легко взять, они все ошибаются, думают, что меня смогут достать. Кишка тонка! Я такие виды видывал, у меня на все готов ответ. Это они думают, что я сумасшедший, выжил из ума, а я только прикидываюсь.
Это они все психи, а я рассуждаю очень здраво, но до поры до времени вынужден таиться.
Сиверову стало не по себе, у него даже щека задергалась, и левый глаз начал моргать.
«Вот и нервный тик начинается», – подумал Глеб.
– Вы не волнуйтесь, мужчина, – старик уже забыл как его зовут.
Но Глебу повезло: рядом проходил дежурный врач.
Увидев, как Скуратович донимает Сиверова и вот-вот оторвет ему пуговицу, врач опустил ладонь на плечо старику, и тот мгновенно съежился, прямо-таки уменьшился в размерах.
– Василий Антонович!
– Добрый день, любезный, – подобострастно заглядывая в глаза врачу, зашамкал старик.
– Как дела?
– Отлично, спасибо.
– Вас сегодня никто не пытался убить?
– Нет, нет, что вы, здесь вполне покойно, здесь меня охраняют люди в белых халатах. Их я не боюсь, они, в общем-то, безобидные.
– Рад за вас.
– А я за вас.
– Что, достал? – подмигнув Сиверову, спросил врач-психиатр.
– Ничего страшного, об искусстве беседовали…
– Еще достанет. Мне он уже вот где сидит со своими тайнами и нервно-паралитическим газом. Кстати, о гвоздях он вам еще не рассказывал? Скуратович, расскажите ему о гвоздях.
– О гвоздях? Пожалуйста, извольте. Мне насыпали в кашу рубленые гвозди и заставляли все это глотать, не прожевывая. Но, слава Богу, он наградил меня крепким желудком. Мне еще матушка говорила: «Твой желудок, Вася, даже гвозди и гайки может варить». Поэтому я и ел гвозди, не боясь смерти. А вот газа боюсь, травят, – шепотом добавил старик и зашаркал по коридору, оглядываясь на Сиверова, как бы зазывая его следовать за собой. Для наглядности поманил и пальцем.
Увидев, что Глеб не собирается идти за ним, старик шепотом, но таким, который мог преодолеть, оставаясь при этом различимым, метров двести, проговорил-прошелестел:
– Я вам еще кое что расскажу, но только потом, – и тут же засеменил вдоль стены, а затем юркнул в дверь своей палаты.
Глебу только оставалось пожать плечами: в конце концов, чего еще ждать от сумасшедшего дома? Тут всякие типы попадаются…
«Если тут долго посидеть, – подумалось Глебу, – то можно и самому свихнуться».
Он зашел в палату. Элькинд к этому времени уже окончил чтение, съел шоколадку и теперь пил «кока- колу» прямо из горлышка большой пластиковой бутылки.
– Ну, как кормежка? – поинтересовался лицеист.
– Все точно так, как ты и говорил. Дерьмовая.
– А Скуратовича видели? Экземпляр!
– Как же, как же… Видел. Потому и задержался.
Схватил меня за пуговицу и давай втолковывать, как здесь его травят, преследуют, убить хотят.
– Он уже всех тут достал, старый пердун, – вздохнул Боря.
Глебу стало немного обидно за хранителя страшных тайн. Как-никак, ничего плохого он никому не делал.
– Да, тут насмотришься, – добавил Элькинд и посмотрел за грязное стекло на залитые солнцем деревья. – Прогуляться бы надо, а то темнеет рано, потом тоскливо сидеть.
– Пошли.
Глебу и самому не хотелось оставаться в палате, потому что трое остальных ее обитателей были явными психами, правда, слава Богу, тихими. Их ничего, кроме жрачки, кажется, не интересовало. Придя из столовой, все трое как по команде разлеглись на кроватях и принялись ковыряться в зубах горелыми спичками, подобранными на полу в коридоре.
Длинный коридор Сиверов и Боря прошли молча.
Лишь оказавшись на улице, парнишка кивнул на окно кабинета заведующего отделением.
– Видали, какая у него машина стоит на столе?
– У кого?
– У заведующего, – уточнил паренек.
– У Притыцкого?
– Да, у Притыцкого.
– Машина как машина, ничего особенного. Наверное, он на ней только балду гоняет и никакого от нее лечебнице толку.
– Да я не о том, – сказал Боря, – она у него через факс-модем подключена к телефонной линии.
– Ну, и что из того?
– Можно было бы нормально поработать.
– Что ты называешь поработать? – спросил Сиверов.
– С людьми пообщаться, порнуху посмотреть, да все, что угодно. Интернет – он и есть Интернет. Туда как залезешь, пауков запустишь, и вылезать не хочется. Можно даже потрахаться по компьютеру…
– Ты что, серьезно?
– Конечно серьезна – самодовольно хмыкнул лицеист. – Реальность, правда, виртуальная, но тем не менее. Такие прикольные девушки попадаются!
– И часто ты этим занимаешься?
