– Ах, да, верно! Я ведь слышал об этом доме. Тут на последнем этаже мастерская художника.., как бишь его, дай Бог памяти…
– Лебедева, – подсказала женщина. – Уж не знаю, какой он там знаменитый, а пьяница первостатейный, столько бутылок выносит… – и дворничиха вновь принялась за свою однообразную работу.
А Шелковников тем временем подставил табурет и торопливо сдернул мешок с гипсового слепка. Приподнял голову, запустил внутрь руку и с облегчением вздохнул: сверток с полотнами был на месте.
– Слава Богу, – прошептал Павел Павлович и водрузил все на место.
Тут он почувствовал, как засосало под ложечкой – с утра ничего не ел.
«Есть у него тут какая-нибудь жратва или нет? Черт, не догадался сам по дороге купить, нервничал».
Павел Павлович распахнул дверцу холодильника.
Кроме двух банок тушенки, засохшего куска сыра и бутылки водки там ничего не оказалось. Да и холодильник стоял отключенный от сети.
«Придется довольствоваться этим».
Он отыскал испачканный в масляной краске нож, брезгливо вытер его о кусок холста и принялся вскрывать жестянку.
Но довести дело до конца он не успел. Дверь кто-то сильно дернул и невнятно выругался. Шелковников замер, уже пожалев, что включил свет.
– Эй, Лебедев, мать твою!.. Открывай, мы же договорились! Я тебе подрамники привез, гони деньги, а то я твою мастерскую сейчас разнесу к чертовой матери!
Шелковников лихорадочно соображал, что ему делать. Затем подошел к двери и громко сказал:
– Лебедева нет!
– А ты что тут делаешь?
– Я его друг.
– Ну, так открывай, затащу подрамники, не стоять же мне на улице! Я уже машину отпустил, дурак.
– Ничего не знаю, – сказал Шелковников.
– Ничего не знаю, не знаю… Зато я знаю, открывай дверь! Если ты с бабой, меня это не волнует.
Все было проделано настолько убедительно, что Шелковникову ничего не оставалось, как открыть дверь. И тут же он получил такой удар в голову, что пролетел весь узкий коридор и упал спиной на заставленный хламом стол. Зазвенели разбитые банки с разбавителем, пахнуло скипидаром. Дверь с грохотом захлопнулась.
Если бы Шелковников не ударился так сильно затылком о край мольберта, то, возможно, успел бы выхватить из кармана свою «беретту» и выстрелить. Но Сиверов оказался проворнее. Он быстро перевернул противника лицом вниз и придавил шею коленом. Как Шелковников ни дергался, Глеб связал его, оттащил в угол и тщательно обыскал. Обнаружил портмоне с шестью кредитными карточками и парой тысяч долларов, запасную коробку патронов и еще доллары в купюрах разного достоинства, рассованные по карманам.
В портфеле оказались документы и кожаная перчатка.
Шелковников между тем постепенно приходил в себя.
– Ты кто? – первое, что спросил он, опомнившись после удара. Отставной майор понимал, что если бы это был захват, организованный ФСБ, все прошло бы совсем по-другому: дом окружили бы, и действовал бы не один человек, а группа, как минимум, пятеро в бронежилетах и с автоматами. Значит, был шанс договориться.
Глеб проигнорировал вопрос, продолжая изучать содержимое портмоне.
– Ты из ФСБ?
– Может быть, – ответил Сиверов.
– Что тебе надо?
– А ты разве не знаешь? – спокойно сказал Глеб. – Мне нужны картины, и у меня слишком мало времени.
Мне достаточно позвонить по телефону, и сюда приедут люди генерала Потапчука. Думаю, его фамилию ты знаешь.
Шелковников криво усмехнулся:
– Без меня картины ни хрена не стоят.
– Ты без них тоже ни хрена не стоишь.
– Значит, мы можем договориться, – сказал заветную фразу Шелковников и, облизнув пересохшие губы, попросил:
– Пить.
Глеб взял со стола давным-давно немытую кружку, набрал воды из крана, поднес ко рту Шелковникова.
Тот, стуча зубами о железный край, сделал несколько жадных глотков и перевел дыхание.
– Все-таки, кто ты такой? Какого черта ты все это затеял?
– У меня есть свой интерес.
– Кто тебя послал?
– Ты задаешь слишком много вопросов, Шелковников. Где картины?
– Они не здесь.
– Тогда скажи где.
– Здесь их нет.
И тут Глеба словно током ударило. Картины именно здесь. Слишком уж рьяно отрицал это захваченный им Шелковников.
– Знаешь, – спокойно сказал Глеб, – ты мерзавец, твои руки по локти в крови. Я могу убить тебя прямо здесь, и меня никто не осудит. Я спокойно уйду из мастерской, позвоню «02» из первого попавшегося телефона и назову адрес.
– Ты этого не сделаешь, – криво усмехнулся Шелковников.
– Почему?
– Потому что тебе нужны картины, а их у тебя нет, так и уйдешь несолоно хлебавши. А если и найдешь картины, все равно только я знаю, как можно превратить их в деньги. Если хочешь, я с тобой поделюсь.
– Ну, и какой же мой процент? – спросил Глеб.
Ему уже изрядно надоела возня с отставным майором КГБ. Его удерживало лишь одно: у него не было стопроцентной уверенности, что картины находятся именно здесь. А значит, Потапчуку звонить было рано.
И чтобы сломить Шелковникова, Глеб решил его деморализовать. Он знал, на того не подействуют ни пытки, ни угрозы. Нужно было просто доказать, что он, Глеб, умнее и хитрее своего противника.
– Думаешь, я не знаю, кому ты собрался продать картины?
– Естественно, фон Рунге, – ответил Шелковников. – Но если ты собрался звонить ему, он откажется от своих слов и от картин.
– Мне не понадобится ему звонить. Из того двора ты звонил фон Рунге и договорился, чтобы его человек в ближайшее время приехал в Москву для встречи с собой. Я прав?
Шелковников напрягся, но ничего не ответил.
– Думаешь, я не видел, как ты подключился к телефонной линии и звонил в Германию?
Шелковников мелко рассмеялся.
– Ну, и что тебе это даст? – только сейчас Павел Павлович узнал голос Сиверова: именно этот голос он слышал в телефонной трубке, когда его предупреждали о захвате.
«Значит, точно, он из ФСБ, – решил Павел Павлович, – и ему нужны деньги. Отступать этому парню поздно. Договоримся».
– Сколько ты хочешь?
– Я все могу провернуть без тебя.
Сиверов не обращал больше внимания на Шелковникова, взял телефонную трубку и набрал номер междугородной телефонной станции. Когда ответил женский голос, тон Глеба неожиданно стал
