именем – Августа, давно не живет на этом свете, что она умерла много лет назад… Неужели это он завтра отправится на местное кладбище и станет разыскивать там ее могилу?
…Влад сам не помнил, как он оказался за столом, перед зеркалом, как раскрыл металлическую коробку и разложил перед собой исписанные тонкие листки.
Как достал эту страшную и невероятно прекрасную фотографию, и как долго-долго смотрел в эти темные, чуть-чуть лукавые глаза. Августа…
«При жизни она творила такие дела, что теперь ТОТ мир ее не принимает!»
Ну и пусть! Он имеет право знать о ней все… И - эти ее бездонные, такие удивительные глаза... Как будто бы он видел их где-то! Но ведь он никак не мог встречаться с нею! Это же совершенно невозможно…
Но – здесь не было места законам логики, не существовало таких понятий, как возможно или невозможно… Он смотрел в ее глаза. А она смотрела на него.
И не просто смотрела! Она как будто вбирала его в себя. Завораживала… Околдовывала… И сопротивляться ее невидимой непреодолимой силе он никак не мог…
В этот хмурый и холодный зимний день Мария собралась за хлебом. Была среда – по средам в городской пекарне продавали хлеб. Очередь за ним собиралась километровая, и чтобы досталось что- нибудь, нужно было занимать место в очереди как можно раньше, а потому народ начинал собираться перед воротами уже с трех часов ночи.
Жила Мария вдвоем с дочкой Полей семи лет: муж воевал на фронте. Оставлять девочку дома одну Мария боялась – жили они в фабричном общежитии барачного типа, и в соседях у них значились люди все больше незнакомые, да подозрительные, невесть откуда понаехавшие! Как бы беду не нажить! Но особенно напугал Марию жуткий случай, произошедший с одной из соседок по бараку в конце декабря – тогда на ее маленького ребенка, оставшегося в комнате без присмотра, напали голодные крысы и едва его не съели. С той поры Мария и не помышляла оставлять Поленьку одну – даже на работу ее порой брала, а нет – так отдавала под присмотр кому-то из соседок.
Наступившая зима оказалась лютой, как никогда. К голоду прибавился холод – отопление работало плохо, часто отключалось, и люди обогревали свои убогие жилища печками-буржуйками. После наступления нового, 1942-го года, смерть принялась косить горожан, как застоявшуюся траву. В течение полутора месяцев, декабря-половины января, соседки Марии, женщины в основном пожилые и крепким здоровьем не отличавшиеся, поумирали одна за другой. Так что присматривать за Поленькой в отсутствие Марии стало просто некому. Поневоле приходилось повсюду брать ее с собой.
Мария подняла дочку около трех часов. Стоял трескучий мороз, тьма была кромешная, и Поля, естественно, вставать не хотела. Она капризничала, терла глаза кулачками, и никак не хотела просыпаться. Марии было безумно жаль Полю, но что поделаешь? Оставить ее спящей в бараке на произвол судьбы, когда вокруг повсюду шныряют голодные крысы, мать, естественно, не могла.
- Поленька, доченька, - упрашивала Мария. – Ну пожалуйста, вставай… мы без хлеба с тобой останемся, понимаешь? Лучше недоспать, чем без хлеба остаться… ты же не хочешь помереть с голоду, правда? Вон как Яшенька Рыжкин, что на днях взял и преставился, бедненький… Царствие ему небесное!
Яшка Рыжкин был соседским мальчиком, с которым Поля часто играла во дворе еще до войны.
- А Яшка умер разве? – сонно спросила девочка, продевая руки в рукава рубашки, что пыталась надеть на нее мать.
- Умер, детка, умер… - отвечала торопливо Мария. – Болел долго, вот и умер. Все голодовка проклятая… Такой мальчик был хороший! А я не хочу, чтобы ты у меня умерла. Поэтому надо идти…
О смерти говорили просто и буднично, а людей, ушедших в мир иной, вспоминали, как о тех, кто уехал куда-то в дальние края, причем навсегда.
С огромным трудом Мария одела дочку, и они наконец вышли из дома, в лютую непроглядную ночь и на трескучий мороз. Когда же пришли к пекарне, то увидели огромную очередь, которой, казалось, не будет конца. Мария ощутила приступ непрошенной злости.
- Ну вот видишь! – с досадой сказала она. – Теперь несколько часов стоять на морозе придется! А если бы ты слушалась, да одевалась быстрее, мы могли бы у самых ворот сразу оказаться!
Поля вместо ответа только обиженно поджала губы. Мария заняла очередь и стала отрешенно глазеть по сторонам. Между тем народ продолжал прибывать, и очень скоро за Марией вырос длиннющий людской 'хвост'. Она даже подумала, что им еще повезло, и могло оказаться гораздо хуже. Тем же, кто придет к самому открытию, хлеба просто не достанется вообще.
Однако возникла новая проблема: как уберечь ребенка от обморожения? Мария держала Полю за руку, а сама то и дело озиралась по сторонам. Тут многие были с детьми, и Мария хотела знать, как другие решают этот вопрос. Наконец какая-то женщина подсказала ей, что в соседнем доме топят большую общую печь. Люди, занимающие очередь, отводят детишек туда, и они там спасаются от стужи. Можно вполне последовать их примеру.
Мария послушалась совета и отвела Полю в соседний дом. И хоть из очереди она теперь не могла видеть дочки, но через некоторое время она, покидая свое место в очереди, отправлялась к заветной печи, видела там дочку в компании других детишек, и даже успевала погреться сама. А потом возвращалась на свое место.
Ближе к шести утра веселая и совсем не замерзшая Поля прибежала к матери и сообщила ей, что они с детишками пойдут кататься на фанерках с ледяной горки.
- А где горка? – напряженно спросила мать.
- А вон там, в конце дома! – Поля беззаботно махнула ручкой.
- Ну сходи… - неодобрительно отвечала Мария, понимая, что ребенка все равно не удержишь. – Только не замерзни, смотри! Скоро уже и очередь наша подойдет…
- Не замерзну, мама! – весело закричала дочка и умчалась на горку с другими детишками. Мария озабоченно смотрела ей вслед.
- Война не война, а дети есть дети, - заметила стоявшая за Марией женщина. – Им игры подвижные нужны, компания веселая…
- Да уж… - рассеянно ответила Мария, продолжая смотреть за удаляющейся
фигуркой дочери.
- Да не волнуйтесь вы! – ободряюще сказала женщина. – Я всегда прихожу сюда с детьми, и они на той горке играют! У меня двое мальчишек, разве тут, в очереди, их удержишь? Пусть покатаются, там всегда детей много…
- Спасибо вам на добром слове, - Мария даже нашла в себе силы улыбнуться.
Между тем впереди возникло какое-то движение, толпа качнулась, подалась
вперед. Откуда-то понеслись предостерегающие окрики. По очереди быстро понесся
приглушенный говорок: «открыли, открыли…» Мария крепче сжала пальцами кошелек, лежавший в кармане пальто – в очередях очень часто лихо орудовали карманники, так что глядеть надо было в оба. Вдоль людской колонны прошел милиционер в
серой дубленке и черных валенках, с кобурой на поясном ремне.
- Товарищи, соблюдайте порядок! – громко говорил он. – Постройтесь в колонну, не толкайтесь, не напирайте! Хлеб сегодня есть, всем достанется…
Но голодных людей вразумить было трудно. У ворот возникла толчея, потом давка. Кто-то нагло и упорно пытался протиснуться без очереди, кто-то заполошно орал, будто его резали. Люди стояли плотно плечом к плечу, и если бы кто-то вздумал покинуть очередь, то это ему не удалось бы; а если бы даже удалось, то попасть обратно было уже невозможно. Мария, с трудом держась на ослабевших от вечного недоедания ногах, думала лишь об одном: как бы не упасть. Свалиться под ноги голодной и обезумевшей толпе означало одно – принять лютую смерть…
В то же самое время Поля каталась на ледяной горке, и ей было хорошо. Здесь были и еще детишки, чьи родители стояли в хлебной очереди. Время от времени к ним подходили их родные взрослые, осчастливленные покупкой, и забирали своих, и тогда освобождалась фанерка, с которой так здорово
