так, решил вас проверить. Есть еще порох в пороховницах! Ладно, не стану вас томить. Я решил поближе познакомиться с генералом Володиным.
Кстати, вот и он! Бывают же такие совпадения! Хотите послушать наш разговор? Не отключайтесь, это будет любопытно!
Федор Филиппович услышал, как негромко брякнул аппарат, когда его положили на что-то твердое.
Потом раздался шум подъехавшей машины, щелкнул замок дверцы, а чуть позже раздался звук, который ни с чем нельзя было спутать. По крайней мере, генерал Потапчук был уверен, что еще не настолько выжил из ума, чтобы не узнать этот плотный негромкий хлопок, который получается, когда кто-нибудь стреляет из оснащенного глушителем тяжелого армейского «кольта».
Сразу за хлопком зачастили короткие гудки прерванной связи. Генерал спрятал телефон в карман и собрался было встать, но так и остался сидеть, куря сигарету за сигаретой и глядя, как за окном по-зимнему быстро темнеет затянутое сырыми тучами небо.
Потом сигареты у него кончились, и он опять сделал движение, словно собираясь встать, но сил на это простое действие у него уже не осталось.
Задолго до того, как этот день – тридцать первое декабря – кончился, дотла сгорев где-то за облаками, в одном из закоулков московских катакомб, строившихся веками и веками же не посещавшихся, стало тихо. Стук, раздававшийся в течение нескольких дней из-за массивной железной двери и постепенно слабевший, к вечеру прекратился совершенно.
Глава 16
От чашки с кофе поднимался ароматный пар. Собственно, эту поллитровую алюминиевую посудину с мятым боком и надломленной ручкой считать чашкой можно было только условно, но пар действительно пах отменно, потому что кофе был настоящий, из дорогих.
Рядом в пепельнице, сделанной из консервной банки, дымилась сигарета – тоже дорогая. Дым от нее поднимался кверху плотной синеватой струей, которая сантиметрах в двадцати от кончика сигареты вдруг сминалась, ломалась, начинала виться, заворачиваться в кольца, ползти в разные стороны и, поклубившись вокруг голой, без абажура, лампочки, висевшей на витом, обросшем мохнатой грязью шнуре, бесшумно вытягивалась в вентиляционную отдушину под потолком.
К столу одновременно протянулись две руки. Одна взяла кружку, другая ухватила сигарету. Через несколько секунд и то, и другое было возвращено на свои места, хотя и не полностью – в кружке заметно поубавилось кофе, а сигарета стала короче на добрый сантиметр.
В углу, на грубо сколоченных дощатых нарах, валялась заменявшая постель груда разноцветного тряпья, а чуть поодаль на тех же досках лежала одежда – смятая брезентовая куртка с кожаным воротником, плечами и заплатами на локтях и дорогой, но немного устаревшего покроя светлый плащ. Широкополая шляпа была тут же – висела на вбитом в стык между бетонными плитами стены железнодорожном костыле.
За стеной раздался близкий нарастающий грохот, достиг максимальной силы и стих в отдалении, сопровождаемый тоскливым воем рассекаемого, расталкиваемого воздуха. Кружка, дребезжа, поехала по поверхности стола, а с сигареты сорвался и упал в пепельницу цилиндрик белого пепла. Это, повторялось регулярно, с короткими промежутками, и только глубокой ночью вой и грохот прекращались, чтобы рано утром возобновиться с новой силой.
– Может, взорвем метро? – предложил Сердюк, остервенело скребя щеку сквозь накладную бороду. – Надоело. Сидим, как на полигоне.
– Это, между прочим, твоя нора, – сказал Слепой и снова отпил кофе. Кофе был хорош, но кот алюминиевая кружка нагрелась и обжигала губы.
Кроме того, Глеб все время боялся, что у нее отломится ручка, и горячий кофе выплеснется ему на колени.
– Что ты ее держишь, как гранату без чеки? – спросил майор, беря из пепельницы сигарету и делая ленивую затяжку.
– Отвык, – сказал Слепой. – С самого Афгана не пил из таких.
– Скажите пожалуйста, – насмешливо протянул Батя и вдруг погрустнел. – Да, Афган…
– Только не надо устраивать вечер воспоминаний, – поморщившись, попросил Глеб. – Скажи лучше, тебя тут диггеры никогда не беспокоили?
– Кто? А, эти.., первооткрыватели, акулы канализации… Они, брат, держат меня за местную достопримечательность. Дикий человек с Кольцевой линии.
– А это не опасно?
– Да чего опасного? Я же говорю – дикий человек. Они же завернулись все на подземельях, им скоро гномы мерещиться начнут. Они, понимаешь ли, думают, что это им первым в голову пришло – посмотреть, а нет ли под городом чего-нибудь интересного. Они думают, что наша контора только тем интересуется, что на поверхности расположено. Я эту нору уже лет пять, как оборудовал, и до сих пор ни одна сволочь не настучала, так что, будем надеяться, и не настучит.
– А почему так близко от метро?
– А ты думаешь, много мест, где и жить можно, и контора наша меток не оставила? Тут тебе и вода под боком, и электричество, и вентиляция… Шумно, конечно, но в том же Афгане бывало и похуже, и ничего, спали. Это же не квартира все-таки, а нора.
Он пощупал сушившиеся над электрическим обогревателем носки и принялся с кряхтением натягивать их на босые грязноватые ступни. В этом косматом парике, в накладной бороде и усах, частично скрывавших шрамы, майор Сердюк был и вправду похож на дикаря. На очень опасного дикаря. Обувшись, Батя потянулся к пепельнице, но его сигарета уже догорела до самого фильтра, и он закурил новую.
– А давай выпьем, – предложил майор.
– Давай, – пожав плечами, согласился Глеб. – Это, по крайней мере, более конструктивное предложение, чем диверсия в метро.
Сердюк, продолжая кряхтеть, сунулся под нары, позвенел там стеклом и вынырнул, держа в руке запыленную бутылку водки.
– А? – весело сказал он, поворачивая бутылку этикеткой к Глебу. – Пшеничная, а? Доперестроечная еще.
– Как это ты дотерпел? – вяло поинтересовался Слепой.
– А ее тут до хренища, – сообщил майор. – Чья-то заначка, наверное. Через три коридора отсюда. Дерьмолазы эти, диггеры твои, на нее пока что не набрели, вот я и пользуюсь потихоньку.
– А если набредут? – спросил Слепой.
Сердюк махнул рукой.
– Они же блаженные, – сказал он, доставая еще две кружки и щедрой рукой наполняя их. – Все, что там есть, они и за год не выпьют, а переклеить этикетки и продать просто не додумаются. Ну, а додумаются, так можно им показать, как сердится дикарь с Кольцевой линии.
– Плешь свою им покажи, они и разбегутся, – посоветовал Слепой, поднимая кружку. – Ну, за успех нашего дела.
Батя немного поколебался, но все же ударил краем своей кружки о кружку Глеба и выпил залпом.
– Я вот что думаю, – заговорил он, отдышавшись. – Пора нам отсюда уходить. Бабки есть, можно затаиться на год-другой, а то и податься к каким-нибудь чеченам – у них для нашего брата всегда найдется работенка…
– Ты что? – не донеся кружку до рта, замер Слепой. – Я надеюсь, ты шутишь? А как же наши генералы?
– Наше дело – выжить, – твердо ответил майор. – Пусть они живут, как хотят, а мне надоело сидеть в этой крысиной норе и ждать пули.
– Что ты несешь? – медленно поднимаясь, с угрозой сказал Слепой. – Ты понимаешь, что ты несешь? Или мы, или они, третьего не дано, неужели не ясно?
– Да пошел ты, – сказал Батя. – Если мы будем убивать, нас станут искать. Пока что смерть Володина может сойти за случайность, но если мы возьмемся за остальных, сразу станет ясно, что в бункере утонули только спецназовцы. Нас никто не ищет.
Про нас никто не знает. Пропади они пропадом, я хочу жить!
