рассмеялся и выключил телефон, не утруждая себя выражениями сожаления и прочей чепухой.
Теперь следовало составить план, который был бы хоть чуточку получше того, из-за которого он обнаружил себя глупо торчащим в водостоке. Недавний испуг немного отрезвил Слепого, и планирование не отняло у него много времени. Снова тихо, почти беззвучно рассмеявшись, он покинул свой наблюдательный пункт и после недолгих поисков проник в другой подземный коридор, где было почти сухо, а по стенам змеились толстые веревки экранированных силовых кабелей и более тонкие пучки телефонных проводов.
Глава 21
Генерал-майор Поливанов завершил совещание традиционной шуткой про солдата и вошь, воспринятой с традиционным же вежливым смехом – это был ритуал, изменение которого вселило бы в сердца его подчиненных некоторое беспокойство. Елозя по полу ножками стульев, шаркая подошвами, щелкая замками кейсов и наполняя воздух приглушенным гулом голосов, подчиненные стали вытекать из кабинета, как мыльная вода из раковины. Полковник Назмутдинов, как обычно, задержался в дверях. «Как клок волос в водостоке», – продолжая аналогию, подумал генерал, разглядывая непроницаемое восточное лицо с косыми щелочками глаз и жесткими черными усами. Это лицо – доверенное лицо, неуклюже скаламбурил про себя генерал, – сейчас почему-то не вызывало ничего, кроме глухого раздражения и полуосознанного желания залепить по нему чем-нибудь тяжелым, например графином. Генерал знал, что Назмутдинов давно и старательно его подсиживает – никак не мыслил он своего будущего без генеральских погон и этого просторного кабинета, – но, будучи известной, эта опасность не была, строго говоря, опасностью, а превращалась в весьма удобный рычаг, с помощью которого, с одной стороны, можно было незаметно управлять полковником, а с другой, столь же незаметно потчевать конкурентов дезинформацией. Работником же Назмутдинов был толковым и исполнительным, и, хотя фантазия его ограничивалась все тем же видением генеральских погон и глубокого вращающегося кресла, удалять его от себя генерал не спешил – Назмутдинов мог быть и временами бывал очень полезен. Но в данный момент смотреть на него было почему-то превыше генеральских сил. В Конце концов, это именно Назмутдинов, и никто иной, был первопричиной того кошмара, который творился вокруг, все ближе подбираясь к генералу. Поливанов чувствовал себя патроном в обойме пистолета – каждый погибший из числа его коллег и соратников неотвратимо приближал его собственную очередь.
А придумал всю эту гнилую, насквозь провонявшую и, главное, очень быстро вышедшую из-под контроля затею именно полковник Назмутдинов. Они тогда крутили и никак не могли раскрутить Паленого, который со своей группировкой держал в страхе пол-Москвы. Это был стопроцентный бандит, но у него хватило ума содержать при себе грамотного юриста, с помощью которого он каждый раз просачивался в щели, коими во все времена изобиловало и будет изобиловать наше законодательство, и уходил от ответственности, добродушно посмеиваясь над потугами поливановских спецов. Районная ментовка кормилась из его рук, и генерал был близок к тому, чтобы при одном упоминании имени Паленого начинать рычать, как дикий зверь. Он дошел до того, что подослал к Паленому двух своих агентов с недвусмысленным приказом кончить эту тварь, но в этих играх Паленый тоже не был новичком, и тела капитана Гаврилова и старшего лейтенанта Лешукова через неделю выловили в одном из пригородных прудов. Над незадачливыми киллерами хорошо потрудилась рыба, и опознать их удалось далеко не сразу.
И вот тогда-то и возник со своим предложением Назмутдинов. Высказал он его очень аккуратно, завуалировав вздохами и рассуждениями о том, что мечтать, мол, невредно. «Против лома нет приема, окромя другого лома…» Да, так он и сказал, и было немного странно слышать это «окромя» из уст чистокровного татарина, но суть была предельно ясна, толчок дан, и мысли генерала послушно потекли по прямому руслу, которое, оказывается, уже давным-давно было готово их принять – Назмутдинов просто поднял ржавую заслонку, и без того готовую уже рухнуть под напором мутной воды.
Провернуть такое дело в одиночку было если не невозможно, то, во всяком случае, очень трудно.
Нужны были люди, информация, оружие, деньги, много денег, место базирования, транспорт. Проект был долгосрочным, иначе не стоило и огород городить. О том, чтобы действовать по официальным каналам, нечего было и думать, и генерал после недолгого периода сомнений принялся прощупывать коллег. Самым подходящим казался ему Алавердян.
Горячая кавказская кровь стоила тому многих неприятностей, пару раз его даже грозились снять с должности за чересчур крутые методы ведения дел.
Но тут Поливанова ждал сюрприз. Все с той же кавказской горячностью и прямотой Левон Ашотович объяснил генералу, что именно он думает об этой затее, и посоветовал, куда засунуть этот проект. Впрочем, распространяться о предложении Поливанова он тоже не стал – помешало, опять же, кавказское воспитание. Поливанов так никогда и не смог понять, каким образом в генерале контрразведки Алавердяне уживались понятие о служебном долге и органическое неприятие стукачества. Это была какая-то загадка природы, и теперь, когда Алавердяна застрелили в двух шагах от его дома, разгадать ее вряд ли кому- нибудь удастся.
Потапчук тоже отказался, правда, в совсем других выражениях и с полным пониманием, если не сказать сочувствием. У Поливанова тогда сложилось совершенно определенное впечатление, что Потапчук уже нашел для себя решение проблемы и потихоньку действует на свой страх и риск, причем уже давно и вполне успешно. Если вспомнить некоторые из закрытых Потапчуком дел, такое предположение представлялось Поливанову вполне резонным.
Зато Володин и Строев ухватились за идею обеими руками. В считанные месяцы все было готово – все- таки они были специалистами своего дела и не зря носили генеральские звезды. Люди в отряд подобрались страшненькие – отбросы спецслужб, нажиматели курков без принципов и совести, а этот где-то выкопанный володинским Одинцовым майор Сердюк вообще вызывал у Поливанова рефлекторное содрогание. Но действовали они вполне профессионально.
Во всяком случае, поначалу. От группы Паленого в один прекрасный вечер остались рожки да ножки – несколько горелых машин, куча костей и груда приведенного в негодность оружия. Правда, уже тогда, в самый первый раз, ребята шлепнули случайного свидетеля. «Лес рубят – щепки летят», – смеясь, сказал Володин. Досмеялся…
Назмутдинов все еще маячил у дверей, и на плоской морде его просматривалась готовность быть полезным. Даже какой-то намек на сочувствие чудился генералу в этих непроницаемых нерусских глазах, и именно это, пожалуй, вызывало раздражение и гнев. "Знает, сволочь, что останется в стороне, – подумал Поливанов. – Охота идет на генералов, полковники могут спать спокойно. Правда, Одинцова утопили, как щенка, но это была целиком заслуга Володина – он его туда послал. Очень он надеялся, что одним махом убьет двух зайцев – и Сердюка этого поганого, и полковника, который слишком много знал.
С полковником все вышло как по писаному, но вот Сердюк оказался мужиком крепким. Хорошо, хоть Строев не промазал."
Смерть майора, впрочем, мало что меняла для генерала: кто-то из «вольных стрелков» все-таки остался в живых и продолжал время от времени нажимать на курок, видимо, в силу привычки. Непонятно было только, за что этот снайпер убил Алавердяна.
Похоже на то, решил генерал, что Сердюк не успел назвать мое имя, и теперь стрелок действует по наитию – просто мочит подряд всех, кто мог по тем или иным причинам иметь какое-то отношение к «Святому Георгию».
Генерал слегка поморщился: название для отряда придумал Строев, которому при его убеждениях оставался всего один шаг до Малахова с его дубиноголовыми национал-патриотами. Романтик хренов…
"Нет, – подумал генерал, – как-то это чересчур притянуто за уши. Телепат он, что ли? Логичнее предположить, что Алавердян предпринял кое-какие шаги для прекращения деятельности отряда, которой, по слухам, был очень недоволен. И эти проколы – один за другим, так что на третий раз от отряда почти ничего не осталось… Неужели тот новичок, которого взяли на место убитого Дятла, был человеком Алавердяна? А потом решил, что его хозяин причастен к нападению спецназовцев на бункер, и, недолго думая, пустил его в расход. Может быть, он на этом и успокоится? Это было бы просто расчудесно.
Тогда останется только организовать этому козлу, – генерал бросил короткий взгляд из-под кустистых бровей на терпеливо торчащего у дверей Назмутдинова, – торжественные похороны, и можно будет спокойно жить и работать дальше, между делом разыскивая нашего стрелка. А когда стрелок отыщется,
