в сердцах крикнул Саша, как человек, уже настрадавшийся от возрождения малого бизнеса. – Долги – это же воздух, денег-то там нет, они уже давно украдены.
Гауптвахтов панически махал оператору, но тот, занятый подготовкой нового аккумулятора, их не видел, и камера продолжала работать.
– Апотом, с чего вы взяли, что долги – это плохо? – спросил Леня.
– Ну как же?.. – первый раз замялся Гауптвахтов. – Долги – это прежде всего зависимость...
– Правильно, – похвалил его за догадливость Саша, – а отсутствие долгов – независимость. Значит, тот, кто наделал эти долги... ну, господин Гауптвахтов, продолжите вашу же мысль. Значит, тот, кто наделал эти долги, сознательно шел...
– Достаточно, – остановил Сашу Леня, – господин Гауптвахтов давно уже знает ответ, он только сказать не может. Он же журналист.
– Так вот, пока долги у нас, Россия может считать себя независимой, – сказал Саша.
– А мы новых долгов наделаем, – с негодяйской ухмылкой парировал Гауптвахтов.
– Тогда мы эти предъявим к оплате, – быстро проговорил Леня.
– Чего же вы хотите? – спросил телеведущий. Он уже не обращал внимания, включена ли камера. Это говорило о крайней степени растерянности телевизионного зубра.
– Спокойствия для России, – сказал Саша.
– Врать тоже надо уметь, – облегченно вздохнул Гауптвахтов. – Зря стараетесь, камера-то выключена. – Он снова контролировал ситуацию. Дитя вражды и провокации, он искренне не понимал, как можно желать спокойствия в стране. На чем тогда бабки делать? И чем вообще тогда можно заниматься журналисту такого масштаба, как он? Чушь собачья!..
– Черная метка, – сказал Леня, глядя на удаляющийся за горизонт вертолет с Гауптвахтовым.
– В каком смысле? – спросил Саша.
– В том, что мы с тобой мудаки и позволили втянуть себя в историю с дыркой в голове в финале.
– Ну, Достоевский все-таки сучара. Эти в Каннах точно нашу судьбу предсказали, – в сердцах выругался Саша.
– Сами должны были думать, – самокритично заметил Леня.
– Мы же и думали дать России передышку, чтобы долги не тянули из бюджета жилы... Бли-ин, – дошло до Саши, – они ведь нам попытку государственного переворота шьют.
– Пока не шьют, но могут обвинить, Гауптвахтов же на это и намекал, – сказал Леня. – Видишь, как могут быть истолкованы наши идиотские благие намерения и поступки?
– А может, он от себя это говорил, свои мысли? – предположил Саша.
– Откуда у него свои мысли? Были бы свои, генералом был бы, а так все подполковник.
– Что же делать? – удрученно сказал Саша и с надеждой спросил Леню: – Ты чего-нибудь придумаешь?
Тот только пожал плечами и покачал головой: что, дескать, здесь придумаешь? Амба, Василь Иванович.
Укоризна отчизны
На оперативном совещании решался один-единственный вопрос – отчет Достоевского о дальнейшем улучшении работы с фондом Гугенройтера.
– М-да, – задумчиво протянул Начальник после того, как генерал, закончив бравурный отчет, сложил бумаги и ждал от своих коллег колких вопросов, – по вашим словам, Александр Сергеевич, получается, что с фондом проблем никаких нет и он вот-вот готов подарить России долговые обязательства, но вот оперативное интервью товарища Гауптвахтова, полученное по свежим следам Каннского подписания, противоречит этой радужной картине, которую вы нам тут изобразили. По-моему, вы совершили самый страшный грех, который может совершить человек нашей профессии, – вы утеряли чувство объективности. И сыграли на руку вашему противнику, Джеймсу-старшему. Я пока не беру в расчет другие возможные варианты ваших с ним взаимоотношений.
Сидевшие за столом сотрудники возмущенно зашептались, косо поглядывая на Достоевского. И Александра Сергеевича охватило чувство самого страшного одиночества – он почувствовал себя вне коллектива.
– Аведь я с самого начала предупреждал вас, что гомосексуалисты – очень сложный контингент и здесь часто не срабатывают привычные, наработанные приемы.
– Но они не настоящие гомосексуалисты, – попытался оправдаться Достоевский, – я же докладывал.
– С некоторых пор ваши доклады стали вызывать сомнения и, согласитесь, Александр Сергеевич, вполне обоснованные. Вот вы говорите, что они не настоящие гомосексуалисты, а многие солидные журналы, мнению которых мы не можем не доверять, утверждают обратное. Вот. – Начальник подвинул к себе стопку иллюстрированных журналов с закладками на нужной странице и стал их перебирать, выбирая какую-нибудь подходящую цитату. Мелькнула обложка «Плейбоя», потом он пролистнул, но тоже отложил журнал «Еще» и в конце концов остановился на толстом гламурном журнале «Гей, славяне». – Вот послушайте, что пишет о вашей сладкой парочке один из самых авторитетных гей-журналов: «.. некоторые в полемическом задоре договариваются до утверждения, что брак Левина и Кузнецова фиктивный и заключен из каких-то меркантильных, практических соображений. – Начальник сделал небольшую педагогическую паузу, чтобы Достоевский осознал, о каких это „некоторых“ говорится в статье, и продолжил: – Но их брак как раз и может служить доказательством того, что возможны гармоничные отношения между представителями одного пола, сочетающие в себе духовное и физиологическое единство». Во как мощно написано! – восхитился Начальник. – И фотографии очень точно подобраны, все указывает на то, что это истинная гомосексуальная пара. Интересно, кто это написал? – Начальник стал искать подпись под статьей.
– Это наш отдел писал, – не умея скрыть радости, сказал Достоевский. – В соответствии с вашим указанием укрепить их легенду.
– А все остальные статьи? – показал Начальник на журналы.
– Тоже, – обрадованно подтвердил Достоевский.
– Вот, научи дураков Богу молиться, они и лоб расшибут, – недовольно проворчал Начальник. – А то я смотрю, все журналы в одну дуду дудят. А где противоположная точка зрения, где доказательная полемика?
– Учтем в дальнейшей работе, – сказал побледневший Достоевский.
– Да уж теперь это, пожалуй, и не надо. Вот благодаря вам вся работа насмарку пошла.
Александр Сергеевич стоял потный, с трясущимися губами. Он не боялся смерти, ему было просто бесконечно стыдно за свое необъяснимо легкомысленное поведение. Как он мог так недооценить Джеймса, он же знал его манеру гроссмейстерской интриги! Сколько раз судьба сталкивала их: на Ближнем Востоке, в Анголе, в Северном Йемене, не говоря уже о Восточной Европе, где они облазили все пивные и бордели, мешая друг другу где только можно. И везде, где Александр Сергеевич с большим трудом, руководствуясь марксистско-ленинским учением, превращал уголовные и тоталитарные режимы в очаги социализма, Джеймс-старший, привезя в кейсе несколько пачек долларов и купив местную политическую и военную элиту, играючи превращал трудный социалистический рай в ад гражданской войны.
«Вот если бы к марксистско-ленинскому учению да кейсы долларов, – мечтал Александр Сергеевич со своими товарищами на конспиративных пьянках, – тогда мы еще посмотрели бы, чья возьмет». А так результат борьбы был предрешен; самые прозорливые из соратников Достоевского давно уже сделали свой выбор, а Александр Сергеевич, не отличаясь остротой стратегического анализа, опоздал.
А тут еще и марксизм-ленинизм как безнадежно устаревшее оружие был снят с вооружения и списан на свалку истории, и ко всем бедам профессионального характера (пережор и недосып) прибавилась еще и неизбывная боль, что вся прошедшая жизнь отдана делу неправому и аморальному. Некоторые соратники Александра Сергеевича, не выдержав суда совести, сложили с себя погоны и перешли на работу в Патриархию, другие доживали в правлениях международных банков и концернов. Сам же Достоевский вполне осознанно остался на службе, превратив свой патриотизм в монашескую схиму, требующую только веры и нерассуждающего слепого подчинения строгим правилам. В этой разновидности садомазохизма он находил удовольствие и утишение нравственных бурь, терзающих его разоруженное окончанием «холодной
