Короткий осенний день уже догорел, оставив после себя лишь узкую розоватую полоску над краем горизонта.
Горизонт был изломан темными силуэтами высотных зданий, густо усеянных желтыми пятнами освещенных окон.
Москва равнодушно шумела вокруг: ей было наплевать на тройку психов, собиравшихся рискнуть головой ради призрачной надежды выжить.
С трудом распахнув заедающую дверцу. Активист выбрался из машины. Дверцу он оставил открытой. Ночь выдалась ясной, и морозный воздух опять напомнил ему, что зима не за горами. «Дожить бы до нее, – с тоской подумал Активист. – Страсть как неохота умирать посреди этой грязищи.»
Он закурил, зачем-то поднял воротник куртки и медленно пошел туда, где, тускло освещенная одиноким фонарем, маячила необъятная, сплошь залепленная грязью и потеками застывшего цемента корма тяжелого КрАЗа.
Телескоп и Дынников догнали его и пошли рядом, нелепые и смешные в своих камуфляжных комбинезонах, – жалкое войско, обреченное на смерть и не желающее замечать очевидного.
Карабкаясь в высоченную кабину самосвала, Виктор в последний раз оглянулся на брошенный «жигуленок».
Тыква не позаботился даже о том, чтобы выключить фары, и круглые желтые глаза ветерана отечественного автомобилестроения бессмысленно пялились в темноту. Салон тоже был освещен грязно- желтым светом потолочного плафона. «Жигуленок» словно приглашал одуматься и повернуть назад. Сейчас, когда за ними никто не следил, казалось, что в этом приглашении есть резон: пустая вечерняя улица создавала иллюзию свободы, пистолет в кармане придавал уверенности в себе и чудилось, что все еще можно переиграть и решить в свою пользу.
«Черта с два, – подумал Виктор, плюхаясь задом на продавленное дерматиновое сиденье. – Ничего уже не изменишь и не поправишь, и остается только идти напролом, стиснув зубы и зажмурив глаза, – авось пронесет.»
Тыква уселся за руль. Телескоп втиснулся на сиденье рядом с Виктором, утирая сопли рукавом пятнистого бушлата с сине-красно-белым флажком повыше локтя, и мотор самосвала ожил с грохотом и лязгом. Выхлопная труба выбросила в небо невидимое в темноте облако черного дыма, и машина тронулась.
Смотреть на дорогу из кабины КрАЗа было непривычно, словно они летели на вертолете. Под ноги все время попадался лежавший на полу «Калашников» с длинным глушителем – оружие, предназначенное для Тыквы. «Серьезное оружие, – подумал Виктор, косясь на Тыкву, который, насвистывая, вел тяжелый самосвал в сторону Царицыно. – Это тебе не колеса тырить.»
Через двадцать минут они остановились, и Виктор с Телескопом пересели в поджидавший их грузовой микроавтобус. Добывая микроавтобус. Тыква постарался превзойти себя и откопал где-то почти новенький грузовой «фольксваген-каравеллу», способный, по его словам, без особого напряга развить скорость до ста пятидесяти километров в час. Садясь за руль микроавтобуса, Виктор подумал, что, двигаясь на такой скорости по московским улицам, он свернет себе шею безо всякой посторонней помощи.
Теперь они шли колонной – впереди огромный КрАЗ, сзади темно-зеленый обтекаемый «фольксваген». Телескоп все возился на сиденье, шмыгая носом и позвякивая железом, – осматривал автомат.
– Гляди, Активист, что я ради такого дела раздобыл, – сказал он, вертя у Виктора перед носом здоровенной противотанковой гранатой, похожей на банку тушенки с ручкой. – Ка-ак шарахну!
– Ты что, совсем ошизел? – спросил Виктор, свободной рукой отталкивая от себя гранату. – Ты шарахнешь, а через две минуты вокруг тебя соберется вся московская легавка вместе со спасателями, пожарными и эфэсбэшниками.
– А что, – оживился Телескоп, убирая гранату куда-то в темноту за сиденьем и снова принимаясь ковыряться в автомате, – это идея! Шарахнуть не на заводе, а где-нибудь в стороне. Все туда – а мы на завод. А?
– X., на, – грубо сказал на это Виктор. – Заткнись ты, Христа ради, без тебя тошно. И перестань, наконец, шмыгать носом!
Очкарик обиженно замолчал и некоторое время действительно не шмыгал, только поблескивали, отражая бегущий свет уличных фонарей, огромные очки.
Тыква дисциплинированно включил указатель поворота и свернул к парку. Движение грузовых автомобилей здесь было запрещено, заляпанный грязью мастодонт занимал своей железной тушей почти всю ширину проезжей части, и Активист скрестил на удачу пальцы обеих рук – встреча с инспектором ГИБДД была сейчас чревата самыми неприятными последствиями.
Он надеялся, что кривая вывезет: улица была глухая, час поздний, и все менты, по идее, должны были сейчас косить бабки где-нибудь поближе к свету и суете центральных улиц. Активист посмотрел на часы. Отсчет времени уже пошел, заводские ворота должны были показаться через каких-нибудь пару минут, и тут лежавшая на приборном щитке рация пискнула и разразилась серией предсмертных хрипов.
– Коробочка, я сундук. – пробился через эту свистопляску бодрый голос Тыквы. – Впереди кучка мусора.
Что делать, а?
Виктор коротко выматерился и нажал на кнопку передачи.
– Откуда я знаю, что делать? – раздраженно ответил он. – Надо как-то отмазываться.
– Отмазываться? – с сомнением переспросил Тыква. – Н-да… Ладно, щас отмажусь.
Болтавшаяся впереди грязная корма самосвала вдруг начала стремительно удаляться: Тыква разгонялся вместо того, чтобы тормозить. Виктор даже решил было, что Тыква с перепугу перепутал педали, но тут Телескоп, первым сообразивший, в чем дело, издал восторженный индейский клич.
– Во дает! – заорал он. – Во, блин, дает!!! Топчи его, Тыква!!!
– Идиот, – простонал Активист, заранее щурясь.
Впереди раздался грохот столкновения, КрАЗ тяжело мотнуло в сторону, он с лязгом подпрыгнул, и из- под его передних колес полыхнуло дымное оранжевое пламя. Тяжелый самосвал отшвырнул сплющенный милицейский «уазик» прочь, как сломанную игрушку, и, не снижая скорости, помчался дальше. Щурясь и изо всех сил стискивая зубы, Виктор проскочил полосу дымно полыхающего асфальта, краем глаза заметив и навечно зафиксировав в памяти откатившуюся далеко в сторону милицейскую фуражку. Колеса «каравеллы» с ходу наскочили на что-то, с жутким глухим стуком пробарабанившее по дну.
Машину подбросило, и Виктору почудилось, что он различил хруст ломающихся костей. Телескоп с размаха треснулся носом о ствол автомата и разразился восторженной матерной тирадой.
КрАЗ мчался впереди, роняя с бешено вращающихся колес последние пылающие брызги. Виктор снова поднес ко рту рацию, облизал сухим языком сухие губы и с трудом проговорил:
– Что же ты делаешь, сволочь? Сейчас человек сто в ментовку названивает.
– А чего делать? – возбужденно прокричал в ответ Тыква. – Ты сказал: отмазывайся. Вот я и отмазался. Я отмазался, а он размазался. – Тыква заржал. Его чувство юмора, раз проснувшись, ни в какую не желало засыпать, приобретая все более зловещий оттенок. – А насчет телефонов… Погоди-ка, это мы сейчас поправим.
КрАЗ вдруг с ходу выскочил на газон, коверкая его тяжелыми колесами, сбил трубчатое металлическое ограждение и, смяв полосу декоративного кустарника, с ревом вылетел на тротуар. Казалось, он вот-вот врежется в угол дома, но в последнее мгновение Тыква ухитрился вывернуть огромный неподатливый руль, и тяжелый черный бампер самосвала лишь глубоко пробороздил стену, подняв в воздух облако известковой пыли. Что-то полыхнуло ярким бело-голубым светом, дождем посыпались искры, и из-под колес самосвала, дребезжа и переворачиваясь на лету, выскочила какая-то смятая, расплющенная и исковерканная жестянка.
– Ага!!! – завопил Телескоп, возбужденно подпрыгивая на сиденье. – Распределительный шкаф!
– Что? – не понял Виктор. – Какой шкаф?
– Телефонный! Теперь во всем районе телефоны сдохли!
– Кретины, – процедил Виктор сквозь стиснутые зубы. – Сундук! – закричал он в рацию. – Теперь не останавливайся, бери ворота с ходу! Времени ты нам не оставил, сволочь, – добавил он, уже отключив рацию, и рывком опустил на лицо шерстяную маску с прорезями для глаз.
