мнение, что этого бандита нужно просто выбросить в какой-нибудь овраг или сбросить с вертолета в Аргунское ущелье – дескать, пусть свои отскребают его от камней и хоронят как хотят. Еще командир полка сказал, что представил полковника Логинова к боевой награде за мужество, проявленное в стычке с врагом. Обколотый морфием полковник живо вообразил, как он будет смотреться со звездой Героя России на груди, но, поразмыслив, решил, что его ночной подвиг не тянет даже на самый захудалый орден. Огорчаться он не стал, поскольку медали тоже на дороге не валяются.
В общем, все сложилось очень удачно. Полковника беспокоил только таинственный капитан, который, по словам Аслана, навестил тем вечером Славина. Но постель была мягкой, морфий убаюкивал и навевал сладкие грезы, и полковник решил, что бешеного капитана Аслан просто выдумал, чтобы отвлечь внимание от своих кровожадных намерений.
Командир полка собственноручно принес Логинову его личные вещи, присовокупив к ним солдатскую флягу, под самую пробку наполненную хорошим коньяком. Когда он ушел, полковник, кряхтя и придерживая ладонью перевязанной руки швы на животе, дотянулся до своего чемоданчика и проверил, в порядке ли двойное дно. Двойное дно никто не трогал, аккуратно упакованные в полиэтилен пачки долларов лежали на месте, и полковник, с облегчением откинувшись на подушки, позволил себе пригубить коньяк. Сердце его билось учащенно, в животе и раненой руке творилось черт знает что, перед глазами плыли черно-зеленые круги, но облегчение, которое он испытал, увидев, что деньги никуда не исчезли, стоило затраченных усилий.
Литровой фляги хватило как раз на два дня. В сочетании с морфием коньяк творил чудеса, и полковник чувствовал себя способным плясать вприсядку и командовать частями, штурмующими Аргун. Было несколько моментов, когда только своевременное вмешательство медсестер и лично майора Кондратюка удержало его от того, чтобы действительно вскочить с постели и пуститься в пляс.
Полковник чувствовал себя свободным. Впервые за томительные полгода над ним ничего не висело, и он уже прикидывал, сколько нужно сунуть на лапу начальнику Воронежского госпиталя, чтобы его списали вчистую. Получалось, что не так уж и много, а может быть, вовсе ничего, поскольку человек его возраста, получивший такие ранения, имеет полное право уйти в отставку со всеми полагающимися ему почестями и безо всяких взяток.
«Вот молодец Аслан, – посасывая коньяк через трубочку от капельницы, думал полковник. – Сколько денег мне сэкономил, сколько нервов! А что я потерял? Литр крови да метр кишок. Эка невидаль! Тем более что теперь он уже наверняка никому ничего не расскажет даже под пытками. А тех, которые в горах, еще поймать надо. Да и хрен их когда-нибудь поймают, а если и поймают, так уж наверняка не рядом с печатным станком. Так что я, похоже, счастливо отделался.»
Отправка была назначена на восемь утра. В восемь тридцать стало известно, что транспортный вертолет, на котором раненых из полевого госпиталя должны были доставить на аэродром, не прибудет из- за неполадок в двигателе. Все тот же Кондратюк по секрету сообщил полковнику, что на самом деле вертолет подстрелили из автомата, продырявив двигатель, и тот совершил вынужденную посадку буквально в нескольких километрах от госпиталя. За экипажем, по его словам, уже выслали УАЗик в сопровождении бронетранспортера, так что волноваться не о чем.
– Ни хрена себе, не о чем, – проворчал полковник и залпом допил последний глоток коньяка. – Самолет, насколько я понимаю, ждать не будет. Что же нам теперь, пешком добираться?
Кондратюк ответил, что пешком никто добираться не будет. “Всех раненых, – сказал он, – доставят к самолету на санитарных машинах. Тут ехать-то всего ничего. Каких-нибудь тридцать пять километров, и вы на месте…"
Полковник обозвал его идиотом и потребовал для себя отдельный автомобиль. В конце концов, он был старшим офицером и своим геройским поведением заслужил элементарного уважения со стороны окружающих. Да черт с ним, с уважением! В данном случае речь шла об элементарном комфорте. Полковник лучше, чем кто бы то ни было, знал, что в распоряжении госпиталя имелось всего три машины: микроавтобус УАЗ, являвшийся собственно санитарным автомобилем, приспособленный для перевозки раненых автобус ПАЗ и тентованный бортовой “Урал” – единственная машина, в которую могли поместиться все нуждавшиеся в отправке раненые. Трястись тридцать пять километров по бездорожью, лежа на жестком дощатом полу, – слуга покорный!
Насмерть перепуганный всплеском подогретого коньяком полковничьего негодования Кондратюк горячо заверил его, что ни о каком лежании на полу не может быть и речи, и пообещал предоставить УАЗик в его полное и единоличное распоряжение. Поклокотав еще немного полковник успокоился и стал готовиться к переезду.
Сборы были недолгими. Улучив момент, он еще раз проверил содержимое двойного дна своего “командировочного” чемоданчика, с которым полгода назад уехал из Москвы на войну, выгреб из тумбочки зубную пасту, щетку и безопасную бритву, которой за время своего пребывания в госпитале так и не удосужился воспользоваться, в последний раз помочился в “утку”, фривольно шлепнул по тугому заду пришедшую за “уткой” медичку, потребовал укол морфия “для профилактики”, с неосознанным удовольствием подставил вену и наконец позволил вынести себя из палаты.
Погода была пасмурная, с неба опять сеялась мелкая водяная пыль. Посреди грязного школьного двора стоял тупорылый УАЗик с красным крестом на покрытом вмятинами темно-зеленом борту. Его задние двери были гостеприимно распахнуты. Немного поодаль в тентованный “Урал” загружали раненых солдат. Носилки с полковником Логиновым бережно вдвинули в кузов УАЗика.
Логинов лежал, расслабленно откинувшись на тощей казенной подушке, и слушал, как в отдалении громыхает артиллерия, перепахивая каменистые склоны гор. Он от души надеялся, что слышит этот звук в последний раз. Приглушенные до приемлемого уровня звуки артиллерийской пальбы, которые передают по телевизору на потеху обывателю, не могут идти ни в какое сравнение с настоящими боевыми залпами тяжелых орудий, а бутафорская трескотня экранной стрельбы очень мало напоминает рвущий барабанные перепонки отрывистый и в то же время гулкий лай автоматов. Черт с ним, с телевизором, но к театрам военных действий полковник Логинов не собирался приближаться в ближайшие полторы сотни лет. Чего он там не видел, на этих театрах?
Он лежал, потихоньку привыкая считать себя штатским человеком с приличной пенсией и солидными сбережениями, и ждал, когда же машина наконец тронется. Потом кто-то снаружи с неприятным металлическим лязгом захлопнул створки задней двери, машину качнуло, снова хлопнула дверь – на этот раз со стороны водителя, – и УАЗик, рыкнув двигателем и пробуксовав в грязи, выкатился со двора.
В последний момент полковнику показалось, что во дворе началась какая-то суета, сопровождавшаяся матерными криками, но он не обратил на это внимания. Когда это русские делали что-то без бестолковой толкотни и ругани? Как муравьи, ей-Богу – бегают, суетятся, сталкиваются лбами, мешают друг другу… Разница только в том, что муравьи работают молча и всегда достигают поставленной цели, а русские все время кричат и добиваются своего очень редко, да и то скорее вопреки своим усилиям, чем благодаря им.
Продолжая иронично философствовать, Логинов между делом удивился, почему в машине нет медсестры или хотя бы вооруженного санитара. Здесь, голубчики мои, не Садовое кольцо, а Чечня, и везете вы, между прочим, не вязанку дров, а старшего офицера, без пяти минут генерал-майора и Героя России… А у вас машину мотает, как байдарку в восьмибалльный шторм! Могли бы, кажется, и поаккуратнее. Все равно, пока всех раненых не погрузят, самолет не улетит, так что нечего тут устраивать ралли Париж-Даккар. И вообще, не мешало бы пустить впереди бронетранспортер.., да и сзади тоже – просто так, для верности. Береженого, знаете ли. Бог бережет…
С трудом вывернув голову, Логинов посмотрел вперед, но увидел только подстриженную ежиком прическу водителя. Ежик был темный с проседью, а в прыгающем зеркальце заднего вида полковник заметил размытое отражение прикрытых дымчатыми очками глаз. Рядом с водителем, насколько он мог судить, никого не было.
Он вытянул шею, пытаясь посмотреть в заднее окно. Сквозь вызванную совокупным воздействием коньяка и морфия эйфорию стало мало-помалу пробиваться легкое беспокойство. В самом деле, почему водитель один и куда он так торопится? И за каким дьяволом, спрашивается, ему в такую погоду понадобились темные очки?
Полковник, кряхтя и привычно придерживая ладонью швы на животе, приподнялся на локтях и выглянул
