бурого цвета. Если в очках Беслан казался страшноватым, то сейчас он вызывал только гадливое отвращение.
– Ну и рожа, – неторопливо обходя пленника кругом, брезгливо сказал Глеб. – Ну и харя у тебя, Беслан! Это тебя Аллах так изуродовал за верную службу?
– Пес, – повторил Беслан. – Я еще станцую на твоих костях!
Глеб покачал головой.
– Нет, – сказал он, – не станцуешь. Не получится.
Все, что ты сейчас можешь, это выбрать способ, которым умрешь.
Позади раздался шорох. Глеб обернулся и увидел направленный прямо на него объектив видеокамеры. Красный глазок камеры рдел, как кончик сигареты. Стоявший позади Марины Тараканов сокрушенно развел руками.
– Сержант, – сдерживаясь из последних сил, сказал Глеб, – убери ее отсюда, пока я не раскурочил эту чертову камеру!
– Так.., силой, что ли? – растерянно спросил сержант.
– Как хочешь, – ответил Глеб. Марина произнесла коротенькое слово по-английски и выключила камеру.
– Сама папарацци, – ответил ей Тараканов, взял за локоть и увел от греха подальше.
– Ты подохнешь, – сообщил Беслан, наблюдавший за этой сценой. – Пешком вам не уйти, а в этом танке почти не осталось горючего.
– Горючего в нем вполне достаточно, чтобы разорвать тебя в клочья, – ответил Глеб. – Да и трос, я уверен, найдется. Видишь, мне даже ничего не надо придумывать, все давно придумано тобой и такими ублюдками, как ты. Скоро я увижу, как твои кишки разлетятся во все стороны, а руки и ноги повылетают из суставов. Вряд ли Аллах примет тебя в таком виде. Без ног тебе будет трудновато перейти шинват, Беслан.
Беслан вспотел. Это произошло вдруг, без всякого перехода: он просто взял и в мгновение ока покрылся крупными каплями пота, словно его обмакнули в ведро с водой. Глеб понял, что случайно нащупал больное место. Не случись этого, Беслан еще доставил бы ему немало хлопот, но даже у самого храброго человека есть своя ахиллесова пята – нечто, чего он боится больше всего на свете. Кто-то, прямо по Эдгару По, дрожит при мысли о погребении заживо, кого-то страшит смерть в огне, а вот Беслан, судя по всему, в ночных кошмарах видел, как его живьем разрывают на куски.
– Ну? – сказал Глеб.
– Что тебе нужно? – отводя взгляд, спросил Беслан.
– Мне нужен Судья, – ответил Глеб. – Я ищу его, и я его найду. А ты мне в этом поможешь.
– Судья? – Беслан вдруг засмеялся сухим кашляющим смехом, корчась на каменистой земле среди мертвой прошлогодней травы. – Судья? Этот сын колченогой ослицы? Зачем он тебе, русский? О, Аллах, ему нужен Судья!
– Не понимаю, что тебя так рассмешило, – строго сказал Глеб, стараясь не поддаваться неприятному ощущению, что его обвели вокруг пальца. Хуже всего было то, что полковник Логинов скорее всего давно отошел в мир иной, и, следовательно, его нельзя было призвать к ответу за обман.
– Судья! – все еще сотрясаясь от приступов истерического хохота, повторил Беслан. – Ты дурак, русский, и очень скоро ты станешь мертвым дураком. Кому интересен Судья? Кому он мешает? Он никто, пустое место, тупая жирная свинья, которая может только воровать у соседей и перепродавать пленников, которых приводят из-за Терека его шакалы. Эта американка, которая все снимает на камеру, была у Судьи. Ее поймали в Пятигорске и привезли к нему, а он продал ее Ахмету за две тысячи долларов. Спроси у нее, как найти Судью!
– Я спрашиваю у тебя, – напомнил Глеб.
– Если бы ты спросил сразу, тебе не пришлось бы тратить время, запугивая меня. Надо же, Судья! Отсюда до его селения километров десять напрямик через горы. Прямо на восток, никуда не сворачивая. Дорога совсем простая, ты быстро доберешься. Надеюсь, люди Судьи сделают из твоей шкуры барабан.
– Чем он занимается? – не обращая внимания на последнюю реплику, спросил Глеб.
– Судья? Я же сказал, ворует. Лошадей, машины, деньги, людей… А когда соседи приходят к нему, чтобы вернуть свое добро, шакалы Судьи встречают их в горах и убивают. Этой осенью Шамиль пообещал, что придет со своими людьми и наведет порядок, но тут началась война, и у Шамиля появились другие заботы, так что Судья живет по-прежнему. Правда, я никак не могу понять, что он теперь ворует. Все, что можно было украсть в округе, он уже украл.
– Он не воюет? – озадаченно спросил Глеб.
– Этот шакал?! Он воюет только с соседями – с теми из них, кто послабее. Он не мужчина. Не понимаю, зачем он тебе понадобился.
– Слушая тебя, я сам перестаю это понимать, – признался Глеб. – Значит, Шамиль грозился взять его к ногтю? А Хаттаб? Масхадов? Какой у Судьи авторитет?
– Какой авторитет у свинби, которая бродит по полю боя, поедая трупы? – в несколько цветистом восточном стиле ответил Беслан. – Никто из уважаемых людей не станет с ним разговаривать. Как только он высунет нос из своего селения, он будет трупом. Поэтому он не выходит оттуда уже четыре года. Никто не знает, чем он занимается у себя в горах.
– А деньги у него есть? – спросил Глеб.
– Денег у него много, – ответил Беслан. – Любых – и настоящих, и фальшивых. Настоящие он кладет в карман, а фальшивые все время пытается подсунуть тем, с кем ведет дела. Кто знает об этом, вообще не берет у него денег. Зачем рисковать?
– Ага, – сказал Глеб, немного успокаиваясь. – Так, говоришь, прямо на восток?
– Прямо, прямо, – пренебрежительно ответил Беслан. – Я хочу есть.
– Вот как? – Глеб приподнял брови. – Вообще-то, мы договаривались немного иначе, но… Сержант! Принеси ему что-нибудь пожевать!
Из водительского люка послышалось ворчанье Тараканова, который высказывал свое мнение о том, что именно следовало бы пожевать Беслану. Потом по броне лязгнули каблуки, и сержант появился перед Глебом, держа в руке слегка испачканный тушенкой сухарь.
– Жлоб ты, Тараканов, – сказал ему Глеб.
– Так что мне, из-за этого урода новую банку вскрывать? – огрызнулся сержант. – Небось, когда у него гостили, мы и такого не видели. У, аспид!
– Смотрите, самолеты! – закричала с башни Марина. – Летят прямо сюда!
Она стояла на броне во весь рост, наводя камеру на три темные точки в небе, которые стремительно приближались с севера, на глазах увеличиваясь в размерах. Наконец они приобрели знакомые очертания, тремя черными молниями промелькнули над головами, и только после этого с неба обрушился тяжелый, пригибающий к земле физически ощутимой тяжестью раскатистый рев.
Самолеты взмыли ввысь, плавно разворачиваясь примерно в том месте, где за плотными тучами пряталось солнце, и легли на обратный курс, стремительно теряя высоту.
– Штурмовики, – уважительно сказал Тараканов. – Фронтовая авиация.
– Точно, – сказал Глеб, вместе со всеми наблюдавший за этим величественным и грозным зрелищем. – Черт, – добавил он другим голосом, – фронтовая авиация… Ходу, сержант! Марина, слезайте оттуда! Бегите подальше от танка!
Тараканов мгновенно сообразил, откуда дует ветер, и полетел вниз по склону с такой скоростью, словно им выстрелили из рогатки. Марина, посмотрев на него, закрыла уже открывшийся для очередного возмущенного вопроса рот, мигом соскользнула на землю и бросилась следом за сержантом. Пробежав метров двадцать, она споткнулась, выронила камеру, наклонилось, чтобы подобрать ее, но бежавший за ней по пятам Глеб рванул ее за куртку, увлекая за собой.
Самолеты заходили от солнца, перестраиваясь для атаки по наземной цели. Бросив взгляд через плечо, Глеб толчком повалил Марину за вросший в склон обломок скалы и нырнул следом.
– Ложись, сержант! – крикнул он.
Тараканов рыбкой нырнул вперед и исчез из виду, а в следующее мгновение склон горы вокруг танка
