Волосов решил выиграть время и демонстративно колебался.
– Извините, но я не марионетка и должен подумать. Какой у меня ресурс времени? И есть ли у заказчика, так сказать, дополнительные пожелания?
Он сделал упор на слове «заказчик», пытаясь то ли унизить, то ли призвать к разуму собеседника, поскольку в России заказчик всегда по определению был хуже не только жертвы, но и самого исполнителя тоже.
Кушакову явно было не до подобных нюансов.
– Хотелось, чтобы вся эта история выглядела как разборки в переделе сферы экономического влияния. А может, сами придумаете что-нибудь. Только непременно посоветуйтесь со мной. Кстати, у нас уже не первый губернатор пострадал за Россию. И с Дедовым тоже может случиться нечто подобное. Вы, надеюсь, меня поняли? А дальше посмотрим. Что же до сроков, то на все про все – два-три месяца. Не более.
– В понедельник я вам дам свой ответ или варианты. Разрешите идти?
Всю субботу и воскресенье генерал безуспешно гнал от себя тяжелые, как его персональная штанга в спортивном зале, мысли. Пытался копаться в огороде, валял дурака с внуками и даже сходил с сыном и невесткой в кино. Но естественно, ни на чем не мог сосредоточиться. И вот теперь в своем рабочем кабинете, привыкший за десятилетия к каждому предмету в нем, генерал тягостно размышлял, прежде чем дать Кушакову окончательный ответ.
Глава 2
Президент пригласил министра иностранных дел Илью Сергеевича Суворова не в Кремль, как бывало обычно, а в свой загородный дом в Ново-Огареве. Искушенный во всех кремлевских тонкостях гость недвусмысленно понял – час настал.
Было весьма необычно, что Президент встретил его буквально у дверей кабинета. Будто поднялся навстречу, только-только оторвавшись от рабочего стола, маячившего в глубине под приглушенным светом настольной лампы.
«Наверное, так и бывает, когда тебя выставляют на пенсию», – без какого-либо оттенка грусти подумал министр и пожал протянутую руку.
Они направились к креслам, что стояли в стороне от рабочей зоны. Илья Сергеевич обратил внимание, что на хозяине кабинета новый костюм темно-синего цвета в едва заметную полоску, которую вообще трудно было разглядеть.
– У вас отличный костюм, господин Президент. Новый? Или просто я его раньше не видел?
Министр восхитился открыто, искренне. Сам он тоже носил дорогие костюмы, но на нем они сидели как- то не очень.
– Новый, новый, – легким кивком головы подтвердил Президент, хотя все, кто регулярно общался с ним, прекрасно были осведомлены, что глава страны не любил от других и не позволял себе подобные мелкие комплименты.
Суворов, разумеется, знал это. Но сегодня он принципиально решил – оставаться самим собой.
Поэтому после нескольких дежурных слов, приличествующих подобным встречам, Илья Сергеевич окончательно отбросил за ненадобностью дипломатические манеры и неожиданно первым направил разговор в нужное, как ему казалось, русло.
– Как кстати, что вы вызвали меня именно сегодня.
Президент, обычно умело скрывающий эмоции, попытался сделать это и сейчас, но скулы его напряглись, обозначив внизу жесткую складку. Губы не менее жестко вытянулись в узкую полоску.
– Что так? – спросили эти губы, столь популярные у карикатуристов.
– Хочу покинуть службу. Семейные обстоятельства сложились достаточно сложно.
Отставка виделась министру без каких-либо вариантов. «59 лет – это уже звонок о вечном», – думал он, отправляясь на встречу, захватив по привычке свою черную папку на молнии, но на сей раз пустую, как собственный желудок. Илья Сергеевич в последнее время упорно худел по причине острого желания нравиться одной даме.
Большинству чиновников любая отставка – что нож по сердцу. Даже если что-то от прежней жизни все же остается. Например, бесплатное шунтирование как дань перед прошлыми заслугами.
Суворов усмехнулся своим мыслям. Он слышал, как некоторые отставники даже льют крокодиловы слезы на груди стареющей жены – «Как дальше жить, дорогая?». Другие, наоборот, хорохорятся и ходят гоголем перед деликатно разочарованными от подобной новости глазками любовницы, стоически встречают сочувствие и одновременно облегчение подчиненных, начальников, друзей. Одним словом, отставка – это всегда революция, переворот в сознании сотен, если не тысяч, отставленных от стола людей. Но только не для Ильи Сергеевича.
Суворов прекрасно был осведомлен, что любого самого заурядного российского чиновника судьба посещает дважды – когда его назначают на должность и когда его снимают с таковой. И только чиновника высшего ранга, а Илья Сергеевич, безусловно, принадлежал именно к этой весьма немногочисленной группе российского истеблишмента, судьба, бывало, готова была посетить и в третий раз. Это когда чиновника отправляют не на пенсию, а переводят на другую работу.
Тем не менее для себя такого поворота событий Илья Сергеевич не желал. Ему вообще было, как говорится, ни жарко ни холодно. Недюжинный ум этого политического тяжеловеса давно все просчитал и, можно сказать, даже в некотором роде все решил за первого человека в стране – единственного, до последней поры стоящего по иерархии над ним. Поэтому, ничего не выдумывая, сочиняя сам себе грядущую отставку, он решил сослаться на семейные обстоятельства.
У Президента же были иные виды.
Да, дамоклов меч отставки действительно был занесен над министром. Но Президент пригласил его совсем по другому поводу. О чем откровенно и сказал Суворову:
– Но если вы сами, Илья Сергеевич, подняли эту тему, давайте начнем с нее. Только про личную жизнь не надо. Идет?
О пресловутых «семейных обстоятельствах» своего министра иностранных дел Президент был осведомлен уже как года два. Придворные шептуны своевременно информировали его, что Илья Сергеевич частенько стал появляться на людях с новой знакомой, относительно молодой и скромной дамой. То его видели на модной выставке, то в ресторане, то еще где-то.
Подобные публичные «залеты» еще с советских времен карались незамедлительно, чаще всего грубым окриком вышестоящего начальства и последующим, классическим по тем временам, резюме на комиссии: «партбилет на стол». Престарелые партийные бонзы, насквозь увязшие кто в стяжательстве, кто в казнокрадстве, кто во взяточничестве, кто просто в бытовом пьянстве, практически неспособные что-либо изменить под все разрастающимся валом коммунистического порока, почему-то наиболее ревностно отслеживали лишь эту ветвь партийного порока – любые отступления от семейной морали. Так было проще и результативнее в смысле оргвыводов. То, что им самим уже было не дано, так сказать, по возрастным параметрам и обильно компенсировалось коньяком, виски или водкой, жесточайшим образом пресекалось на корню.
Слушая сплетни про министра, Президент ловил себя на мысли, что в амурных делах они словно вылеплены из одного теста: оба еще в недавнем прошлом ревнители семейной старорежимности; оба при этом вряд ли стояли на коммунистической или церковной незыблемости института семьи, который был якобы свят для России.
Поэтому Президент, услышав от благородного и симпатичного ему Ильи Сергеевича блеяние про «семейные обстоятельства», пропустил его мимо ушей.
– Идет? – не дождавшись ответа, переспросил Президент.
Суворов послушно кивнул, а про себя подумал: «Интересно, что он предложит как альтернативу моей версии?»
Им принесли чай, не уточняя, какой и с чем: служащие Ново-Огарева прекрасно были осведомлены о вкусах не только обитателей этого дома, но и его высокопоставленных гостей.
Министр, сидящий в глубоком вишневого цвета кресле напротив неспешно прихлебывающего чай Президента, «испекся» уже давно. И причиной тому была не трещина в его семейной жизни и не неизбежные проколы в шахматных политических построениях последних лет.
Мир знавал, конечно, и других министров иностранных дел, в том числе и в России, но уважаемый Илья
