– Конец семнадцатого века, владимирская школа. Но мастер не лучший. Красная цена этой доски, если она в хорошем состоянии, пятьсот пятьдесят долларов.
И, даже не взглянув на подпись под репродукцией, называл место, где сейчас эта икона находится. Если же кто-нибудь интересовался, то Лукин мог пояснить, какими путями доска попала в Рязанский областной музей. Так же легко Лукин ориентировался и в светской живописи. Художника, страну, год создания полотна Лукин называл безошибочно, лишь бросив на картину быстрый взгляд. Это умение было уже частью его души, вошло в плоть и кровь, все нужные сведения он держал в голове, и Самсону Ильичу не составляло большого труда дать обычно бесполезную на зоне искусствоведческую консультацию.
Но случалось, что его знания оказывались востребованными. Иногда кто-нибудь из начальства приносил в библиотеку икону, перстень, нательный крест и заискивающе интересовался:
– Самсон Ильич, стоящая вещь или так себе?
Лукин улыбался так, как улыбается жрец, посвященный в тайны мироздания.
– Вы хотите продать или купить?
– Просто.., интересуюсь… – мгновенно смущался проситель.
– Вещь довольно эффектная, – держа на ладони крестик с двухцветной эмалью, говорил Самсон Ильич. – Если будете продавать, можете говорить, что она конца восемнадцатого века и сделана мастерами Валаамского монастыря. Можете запросить за крестик сто долларов.
– Вы уверены в этом?
– Но соглашайтесь и на двадцать, потому как она – польская подделка первых лет советской власти.
– А мне говорили, – восклицал проситель консультации, – что крестик – вещь уникальная, стоит никак не меньше пятисот баксов.
– Не верите? – улыбался Лукин. – Попробуйте продать. Поверьте мне, специалист ее вообще не купит, даже как серебряный лом, потому как металл – паршивого качества. Даже серебряные полтинники двадцатых годов были лучше.
Проситель прятал крестик, благодарил Самсона Ильича и покидал библиотеку. А Лукин в теплой жилетке склонялся над каталогом, медленно переворачивал страницу за страницей, причмокивая и восклицая. Иногда на его лице появлялось загадочное выражение и он шептал своими тонкими губами:
– Вот где ты оказалась теперь. А когда-то я тебя держал в руках. Значит, я все правильно рассчитал. Ты оказалась в Греции, из Греции попала в Германию, а из Германии, переплыв Ла-Манш, а может быть, перелетев, – в Англии. Сейчас за тебя зарядили пятьдесят тысяч, стартовых пятьдесят, а я отдал за тебя всего лишь ящик водки. Продал же за двадцать тысяч долларов, но зато без деклараций, без документов и всякой прочей ерунды. Я вижу, тебя немного отреставрировали, вот здесь утолок поправили, на нем новый лак. Но это чистой воды варварство, лучше ты от этого не стала, – глядя на зимний пейзаж голландской школы, бормотал Самсон Ильич.
Про Лукина на зоне иногда говорили – “музейщик”, но нет, Самсон Ильич никогда не работал в музеях, не имел научных званий, даже не получил специального образования. Любовь к прекрасному ему привили пятьдесят лет тому назад.
В пятидесятом году он впервые оказался за решеткой. По сегодняшним временам дело было пустяковое: Лукин и два его приятеля решили толкнуть золотые монеты царской чеканки. Вместе с монетами они продали зубному технику и звезду Героя Советского Союза, украденную у пьяного полковника, валявшегося в мокрых галифе за кустами неподалеку от пивной бочки. Золотая звезда и погубила всю троицу. Дело приняло политическую окраску, торговцы золотом получили на всю катушку – по восемь лет строгого режима. Хорошо еще, что никого из них не расстреляли и не послали на урановые рудники.
В лагере Самсон Ильич познакомился с профессором-искусствоведом, бывшим сотрудником Эрмитажа, ученым еще старой закалки. Тот, узнав, за что сидит молодой Лукин, посмеялся, объяснил, что золото – это всего лишь материал, из которого настоящий художник способен создавать шедевры. А поскольку Лукин с полуслова понял старого ученого, то тот и ввел его в мир прекрасного, передав за пару лет смышленому юноше все свои энциклопедические знания.
Так, благодаря Густаву Ивановичу Шиллеру Лукин вошел в мир искусств. Шиллер не учил его воровать и перепродавать произведения искусства, он лишь рассказывал Лукину о школах, тенденциях, течениях в искусстве, о международных аукционах, на которых распродавались коллекции известнейших музеев.
– Цифры, названные Густавом Шиллером, запали в душу Лукину, и он уже самостоятельно, без чьего- либо влияния сообразил, что, если люди готовы выложить за произведения искусства огромные деньги, значит, и заниматься торговлей произведениями искусства выгодно. Сам того не желая, искусствовед Шиллер укрепил Лукина в этой мысли, убедив его в том, что ценность истинного произведения искусства с годами лишь возрастает. Главное – суметь разглядеть среди одинаковых на первый взгляд картин, украшений, книг, мебели, подсвечников, мраморных и бронзовых скульптур произведение стоящего мастера.
Поняв это, Лукин взялся за учебу с удвоенным рвением. В тысяча девятьсот пятьдесят пятом и учитель, и ученик вместе оказались на воле. Встретила их жена Шиллера, седая, сгорбленная, смертельно больная. Густаву Ивановичу, как считали многие, повезло. Его жена умудрилась сохранить библиотеку и кое-что из коллекции мужа. Она успела развестись с ним, прежде чем был оглашен приговор, выйдя за генерала- инвалида, и переехать в Москву, в роскошную генеральскую квартиру.
В сорок седьмом году герой-генерал отдал Богу душу и был похоронен с воинскими почестями. Все, что о нем напоминало в московской квартире, так это фотография в строгой дубовой рамке, генеральская шинель в шкафу и связанные веревочкой хромовые сапоги, так пригодившиеся молодому Лукину.
Шиллера помнили его ученики, отыскавшиеся в Москве, и старый профессор для начала устроил Лукина работать в областном архиве, надеясь, что со временем тот пробьется дальше сам.
Своих детей не было ни у генерала, ни у Шиллера, ни у общей для них двоих жены, и после смерти благодетелей наследником роскошной квартиры оказался Самсон Ильич Лукин. Книги, картины, гравюры, монеты стали его собственностью. Монеты Лукин распродал довольно быстро, – надо же было как-то окупить расходы на похороны четы Шиллеров, умерших чуть ли не в один день.
К рисункам и гравюрам Лукин подступался долго, подыскивая подходящего покупателя. Он наводил справки, собирал информацию, боясь прогадать, изучал спрос, проводил, как сейчас любят выражаться, маркетинг рынка. Самсон Лукин понимал, что советский человек не способен выложить за товар настоящую цену, иностранцев же плотно опекал КГБ – близко не подступишься. Но ищущий всегда находит…
Лукин, пожертвовав парой редких монет в пользу переводчика из МИДа, вышел на нужного покупателя – заезжего англичанина, члена английской компартии. Рисунки, завернутые в портреты коммунистических вождей, уплыли в Англию, а у Самсона Лукина на руках оказалась крупная сумма денег в рублях. Нести деньги в сберкассу было опасно: органы сразу заинтересуются, откуда у скромного сотрудника областного архива появился капитал. Держать их дома – тоже не лучший выход. И тогда Самсон Лукин, действуя по Марксу – реализуя классическую схему “товар – деньги – товар”, за свои кровные приобрел антикварную посуду. С одной стороны, сервиз стоил баснословно дорого, но с другой – зачем его прятать, он – всего лишь чашечки, тарелки, супницы, салатницы. Если, не дай Бог, наедет следствие, то можно сказать, что купил сервизик по случаю на рынке за копейки. Фарфор же, приобретенный Лукиным, происходил из Зимнего дворца, на нем имелось клеймо. С него кушала императорская семья, да и то по праздникам. Теперь же он занял скромное место в московской квартире.
Вложение денег оказалось выгодным и безопасным. Столичных воров больше антикварных ценностей интересовали золотые украшения и часы. Через полгода сам собой объявился страстный любитель реликвий времен расцвета Российской империи, обласканный советскими властями французский журналист из газеты “Юманите” – печатного органа французской компартии. Наводку на Лукина дал журналисту английский коммунист.
Француз обращался к Лукину не иначе как “мсье-товарищ”. Вот “мсье-товарищ” Лукин и продал поштучно весь сервиз “мсье-товарищу” Дюбуа. Французский коммунист оказался щедрее английского – расплатился валютой, выложив за сервиз половину его реальной стоимости. Чашечки, блюдца, тарелочки, супницы и соусницы, переложенные газетками, бесшумно укатили в Париж. Французский коммунист в память о себе оставил Лукину кучу денег и заказы – список того, что могло бы заинтересовать его в следующий приезд. Теперь Лукин работал целенаправленно, он стал разыскивать то, на что уже имелся конкретный
