В конце июля Фрейд получил «крайне очаровательное письмо», в котором сообщалось о том, что в этом году ему была присуждена премия имени Гёте. Ее размер составлял 10 000 марок, что как раз покрывало расходы Фрейда за время его длительного пребывания в Берлине. По мнению Фрейда, связь этой премии с именем Гёте делала ее особенно почетной, и это доставило ему огромное удовольствие. Фрейду следовало написать речь (по этому случаю), что он и делал в течение следующих нескольких дней, и в этой речи в мастерских строках показано отношение психоанализа к исследованию Гёте. Он высказал убедительный довод, оправдывающий проводимые им интимные психологические исследования великих людей, таких, как Леонардо и Гёте, «так что, если его дух станет упрекать меня в ином мире за принятие такого же отношения к нему, я подобным же образом просто процитирую его собственные слова в свою защиту». Анна Фрейд читала эту речь на очень торжественной церемонии в доме Гёте во Франкфурте 28 августа.
Фрейд немедленно охладил мою надежду на то, что Франкфурт окажется шагом на пути к Стокгольму. Он был прав. Оппозиция психоанализу и ему лично очень скоро проявила себя в потоке тревожных статей в газетах, «сожалеющих» о том, что Фрейд находится на пороге смерти. Это, естественно, сказалось на его практике, единственном средстве заработать на жизнь. С другой стороны, ему до некоторой степени любопытно было слышать отовсюду о том бесчисленном количестве способов, которыми можно излечиться от рака.
В этот же самый насыщенный событиями месяц мать Фрейда была в тяжелом состоянии. Она страдала от гангрены ноги, боль в которой по необходимости заставляла ее прибегать к постоянному пользованию морфием. Федерну удалось перевезти ее из Ишля в Вену, где она умерла 12 сентября в возрасте 95 лет. Количество людей, которые написали Фрейду по поводу данного события из самых отдаленных уголков земного шара, заставило его заметить, что люди в целом более склонны соболезновать, чем поздравлять. Фрейд описал двоим из нас свой отклик на это событие следующим образом:
Я не буду скрывать тот факт, что моя реакция на это событие из-за особых обстоятельств была довольно любопытной. Естественно, невозможно сказать, какое воздействие такое переживание может вызвать в более глубоких областях, но на поверхности я могу обнаружить лишь две вещи: возрастание личной свободы, так как меня всегда страшила мысль о том, что она может услышать о моей смерти, и, второе, удовлетворение при мысли о том, что наконец она достигла избавления, право на которое она заработала после такой длинной жизни. Никакой другой печали, подобной той, которую испытывает мой брат, который моложе меня на десять лет. Я не присутствовал на похоронах; Анна снова представляла меня на них, как и во Франкфурте. Ее значение для меня едва ли можно переоценить. Это большое событие повлияло на меня любопытным образом. Никакой боли, никакой печали, что, вероятно, может быть объяснено такими обстоятельствами, как преклонный возраст и конец жалости, которую мы ощущали при виде ее беспомощности. А с этим пришли чувства освобождения, облегчения, которые, как мне кажется, я могу понять. Я не мог умереть, пока она была жива, а теперь могу. Так или иначе, ценности жизни заметно изменяются в более глубоких областях.
Ева Розенфельд рассказала мне об одном эпизоде, который имел место в это время, и я перескажу его ее собственными словами. «В конце лета профессор Фрейд чувствовал себя очень неважно, и Рут Брунсвик, явно забыв о том, что я в то время анализировалась Фрейдом, сообщила мне по секрету о своих опасениях по поводу того, что его симптомы могут быть серьезной природы. Я была крайне смущена и пыталась не выдать эти ее опасения во время следующего сеанса. Фрейд, конечно, ощутил мое колебание, и, после того как вырвал этот несчастный секрет у меня, он сказал нечто, что с тех пор остается моим самым важным уроком в аналитической технике. Он сказал следующее: „У нас есть лишь одна цель и только одна преданность — психоанализу. Если Вы нарушаете это правило, Вы оскорбляете нечто намного более важное, чем любое соображение по отношению ко мне“».
10 октября Фрейд подвергся еще одной операции. Она была проведена на части его шрама, которая была совершенно сожжена Шредером в июне, но которую надо было внимательно наблюдать. Теперь Пихлер вырезал оттуда четыре дюйма и, как он делал это уже несколько раз, приживил на удаленную часть кожу, которую взял с руки пациента. Эта операция продолжалась полтора часа и была «крайне неприятной, хотя как операция она расценивается не очень высоко». Замечания Пихлера об этой операции дают намного более мрачный отчет. Неделю спустя, 17 октября, Фрейд заболел бронхопневмонией и находился в постели в течение десяти дней, но быстро поправился и к ноябрю снова начал работать с четырьмя пациентами.
К концу этого года здоровье Фрейда на несколько дней значительно улучшилось, столь существенно, что Фрейд предполагал снова наслаждаться жизнью. Именно в это время он ежедневно выкуривал три или четыре сигары в день. За последние несколько месяцев он прибавил в весе более чем на 14 фунтов.
В январе 1931 года Фрейд был очень обрадован, получив от Лондонского университета приглашение прочесть ежегодную лекцию о Гексли. Ни один немец не получал такого предложения после Вирхова в 1898 году. Фрейд был огромным почитателем Т. Г. Гексли и очень сожалел, что не может принять данное предложение.
Фрейд часто имел обыкновение выражать в полушутливом тоне свою крайнюю нелюбовь к церемониям. Его 75-летие уже заранее омрачало его настроение. После обсуждения с Эйтингоном затруднений со Шторфером в
Затем на повестке дня встал вопрос празднования его дня рождения, что всегда являлось для Фрейда проблемой. Он с неохотой согласился, чтобы по этому случаю был произведен сбор денежных средств, мотивом для оправдания чего являлась острая нужда
В этой связи он описал свое отношение к дарам таким образом, который служит примером проницательного и беспощадного реализма. «Для человека явно не годится принимать дар и отказываться присутствовать там, где он вручается. Так, например: „Вы что-то мне принесли. Просто положите это. Я воспользуюсь этим со временем“. Агрессия, связанная с нежностью донора, требует своего удовлетворения. Получающему приходится добиваться, раздражаться, расстраиваться и так далее. Слабые старые люди, которые в таких случаях узнают, к своему удивлению, сколь высоко их ценят их молодые современники, часто бывают чрезмерно охвачены эмоциями, а чуть позднее испытывают вторичное последствие такого волнения. Ничего не давая, ничего не получаешь, и приходится дорого платить за то, что живешь слишком долго». Эйтингон, естественно, пообещал сделать все возможное, чтобы не слишком утомить Фрейда.
Остатки его сил, однако, подвергались испытанию, более чем достаточному. То страдание, которое он испытывал со времени своей последней операции в октябре, продолжалось вплоть до весны, а в феврале показалось еще одно подозрительное пятно, на которое воздействовали электрокоагуляцией. Однако оно заживало медленно, и два месяца спустя он сообщил, что у него не было ни одного сносного дня. Кроме того, несколько дней спустя после этой операции развилось еще одно подозрительное уплотнение, которое его хирург Пихлер хотел устранить до того, как оно станет злокачественным. Фрейд и два его врача спорили о том, что подобное состояние вещей может последовать за следующей операцией или даже возникнуть в результате ее выполнения, тогда как операция, несомненно, будет означать многомесячные страдания. Как один из возможных путей избежать ее доктор Шур предложил проконсультироваться у специалиста по поводу лечения радием. Так как в Вене не было ни одного такого специалиста с большим опытом, Мари Бонапарт написала в Париж одному из величайших светил в этой области, Г. В. Риго, который был ее другом, но он придерживался того мнения, что если это может быть
