испытывал огромное счастье. А к этому добавились действительно замечательные свидетельства того теплого приема, который ему оказывали в Англии, явно к некоторому его удивлению. Вот что он писал два дня спустя после своего прибытия:
Здесь можно написать о многом, по большей части приятном, кое о чем очень приятном. Встреча на вокзале «Виктория», а затем статьи в газетах за эти первые несколько дней были очень добрыми, даже восторженными. Мы утопаем в цветах. Приходят интересные письма: только три письма пришло от коллекционеров автографов, один художник хочет нарисовать мой портрет во время отдыха, и т. д… Затем поступают приветствия от большинства членов английской группы психоанализа, от некоторых ученых и еврейских обществ; piece de resistance была длинной телеграммой на четырех страницах из Кливленда, подписанной «жителями всех вероисповеданий и профессий», в высшей степени почетное приглашение, со всевозможными данными нам обещаниями, чтобы мы поселились в их городе, (Нам придется им ответить, что мы уже распаковали свои вещи.) Наконец, и это нечто особенное для Англии, приходят многочисленные письма от незнакомых людей, которые просто желают сказать, как они счастливы, что мы приехали в Англию и находимся в безопасности и спокойствии. Как если бы они воспринимали наши заботы как свои собственные. Я мог бы часами писать в таком духе, не исчерпав этой темы.
В течение нескольких дней газеты были полны фотографиями и дружескими описаниями прибытия Фрейда, а медицинские журналы опубликовали короткие передовицы, в которых приветствовался приезд Фрейда.
Прибывали даже подарки в виде ценных античных вещей от людей, которые явно разделяли неуверенность Фрейда в том, что ему пришлют его коллекцию античных вещей из Вены. Шоферы такси знали, где он живет, а управляющий банка приветствовал его словами: «Я все о Вас знаю».
И все же его счастье не было полным. Не говоря уже о серьезной озабоченности состоянием здоровья Минны, а также состоянием своего сердца, на него оказывали влияние также и другие чувства. В первый же день своего прибытия в Лондон он написал Эйтингону: «Чувство триумфа от свободы слишком сильно смешано с печалью, так как я всегда очень любил свою тюрьму, из которой меня освободили».
Это, насколько мне известно, единственный случай в его жизни, когда он признавался в таком своем чувстве. У него, напротив, встречаются многочисленные намеки на крайнюю нелюбовь Вены. Та глубокая любовь, которая была столь скрытой, должно быть, служит объяснением его упорного нежелания уехать из этого города.
Фрейду очень не хватало постоянного общения со своей чау, Люн. Но из-за строгих английских постановлений в целях защиты от бешенства ее на шесть месяцев поместили в карантин в Ладброук-Гроув, в западной части Лондона. Фрейд навестил ее здесь четыре дня спустя после своего прибытия в Лондон и еще несколько раз. В качестве замены на это время Фрейду дали маленького пекинеса по кличке Джамбо, но Джамбо, следуя привычкам своей породы, почти исключительно привязался к Пауле, которая кормила его.
Не имея никаких перспектив содержать их в Лондоне, Фрейду пришлось оставить четырех своих старых сестер, Розу Граф, Дольфи Фрейд, Марию Фрейд и Паулу Винтерниц, в Вене, но когда угрозы нацистов стали более реальными, он и его брат Александр выслали им сумму денег, равную 160 000 австрийских шиллингов (около 8000 фунтов стерлингов), что обеспечило бы их старость, если бы нацисты не конфисковали эти деньги. В конце этого года Мари Бонапарт пыталась вывезти их во Францию, но ей не удалось получить разрешения от французских властей. У Фрейда не было какой-либо особой причины беспокоиться об их участи, так как преследование евреев было еще на начальной стадии. Так что, к счастью, он никогда не узнал об их судьбе; они были сожжены в крематории примерно пять лет спустя.
Семья Фрейда не могла оставаться долгое время в доме, который они арендовали на короткое время, так что им пришлось переезжать в другое жилище. Фрейд вместе со своей женой и дочерью переехали в отель «Эспланада» на Воррингтон-Кресэнт 3 сентября, намереваясь оставаться здесь до тех пор, пока не будет готов их дом. Но тем временем возникло серьезное осложнение. В середине августа в его шраме было обнаружено новое подозрительное пятно, и Шур предложил вызвать Пихлера из Вены. Фрейд был против этого, и они консультировались у Георга Дж. Экснера, бывшего ассистента Пихлера, который находился теперь в Лондоне, и радиолога Готхольда Шварца, который рекомендовал болезненное лечение диатермией. На некоторое время, однако, Фрейд почувствовал улучшение и продолжал лечение немногих пациентов.
За несколько дней перед тем, как Фрейд покинул Элсуорти-роуд, ему сказали, что, хотя подозрительное пятно рассосалось, на его месте возникло другое пятно. Шур, Экснер и специалист- радиолог Картер Брейн согласились, что необходима новая операция, и спустя всего четыре дня после того, как Фрейд переехал в отель, его перевели в хирургическую клинику. Я навестил его вечером этого дня и в первый раз увидел его чисто выбритым, так как было решено разрезать щеку, чтобы обеспечить лучший доступ к больному месту. В конце концов Пихлера вызвали из Вены, и он выполнил эту операцию, которая длилась два с четвертью часа, на следующее утро, 8 сентября; он возвратился в Вену на следующий день. В одном из своих писем, написанном месяц спустя, Фрейд пишет, что это была самая тяжелая операция со времени радикальной первоначальной операции, выполненной в 1923 году. Он пишет, что все еще чувствует себя смертельно слабым и усталым и что ему трудно писать или разговаривать. Врачи сказали, что он должен выздороветь в течение шести недель, как только кончится секвестрация кости. Однако три месяца спустя выздоровление все еще не наступало, и Фрейд начал считать, что все это было выдумкой со стороны врачей с целью успокоить его. Даже к концу ноября он все еще не был в состоянии вновь приступить к своему любимому занятию, писанию, за исключением немногих писем. В действительности он никогда полностью не выздоровел от последствий этой тяжелой операции и становился все более и более болезненным.
Миссис Фрейд и служанка Паула поселились в постоянном доме на Мэрсфилд-гарденс, 20, 16 сентября. Фрейд и Анна присоединились к ним 27 сентября, и Фрейд остался им очень доволен. Он сказал, что этот дом слишком хорош для того, кто проживет в нем недолго, однако он по-настоящему чудесен. За домом был расположен просторный сад, его клумбы и бордюры были полны цветами и кустарниками; ряды высоких деревьев скрывали его от соседних домов. Фрейд проводил здесь как можно больше времени, где для него был сделан уютный шезлонг-качалка с тентом. Его приемная, заполненная его любимыми вещами, с французскими окнами, выходящими прямо в сад, — то самое место, где год спустя он умер. Его сын Эрнст расположил все картины и шкафы с античными вещами наилучшим образом в более просторных помещениях, чем это возможно было сделать в Вене, а память Паулы позволила ей расставить различные предметы на его рабочем столе в том же самом порядке, так что Фрейд почувствовал себя дома с того самого момента, как уселся за этот письменный стол по своем прибытии. Вся его мебель, книги и античные вещи благополучно прибыли в Лондон 15 августа, и все это было великолепно расставлено в его большой приемной, или кабинете, чтобы любимые им вещи смотрелись наилучшим образом.
Арнольд Цвейг предпринимал еще одну из своих тщетных попыток — последнюю из столь многих! — обеспечить Фрейду Нобелевскую премию, что Фрейд всегда осуждал как потерю времени.
