Я перевернул картинку. На обороте были написаны даты и суммы. Даты за последние восемь лет, суммы в основном по 500 долларов, изредка 750, дважды по 1000 долларов. И текущий итог маленькими цифрами. Всего 11 100 долларов. Последний платеж мистер Вэнниэр не получил. Когда пришел платеж, он был уже мертв. За восемь лет не так уж и много — его клиент торговался до последнего гроша.
За репродукцией была картонка, которую держали несколько булавок. Две из них выпали. Я вытащил остальные, немного надорвал картон и приподнял его. Между репродукцией и картонкой виднелся белый конверт. Чистый, без надписей. В конверте были две квадратные фотографии и негатив. Фотографии были одинаковые: из открытого окна далеко высунулся человек, с открытым в крике ртом. Его пальцы цеплялись за кирпичный карниз под окном. За его плечом было видно лицо женщины.
Он был щупленький темноволосый человек. Лицо на фотографии было не очень ясно, женское тоже. Он далеко высовывался из окна и кричал или звал кого-то.
Так я и стоял, разглядывая фотографии. И на мой взгляд, они ничего не меняли. А должны были что- то означать. Я это знал. Я просто не знал что. И продолжал смотреть на фотографии. И скоро я понял, что в них было что-то не так. Положение его рук на фоне подоконника и карниза. Эти руки ни за что не держались, ни на что ни опирались. Он мог бы опираться на подоконник только локтями. Пальцы его были в воздухе.
Он не высовывался из окна. Он падал.
Я сунул все это в карман, рамку с репродукцией уложил в ящик с бельем под полотенца и разогнулся.
Все это заняло слишком много времени. У дома остановилась машина. Послышались шаги по дорожке.
Я бросился за арку и прикрыл занавески.
30
Входная дверь открылась, потом тихо закрылась.
Нависла тишина, как повисает в воздухе дыхание в безветренный морозный день. А потом страшный крик, переходящий в стон отчаяния.
Мужской голос, напряженный от ярости, произнес:
— Не очень плохо. Но и не слишком хорошо. Попробуй еще раз.
Женский голос сказал:
— Боже, это Луис! Он мертв!
Мужской голос произнес:
— Я могу ошибаться, но мне все еще кажется, что от него воняет.
— Боже мой! Он мертв, Алекс. Сделай что-нибудь, ради бога. Сделай же что-нибудь!
— Да, — сказал тяжелый, напряженный голос Алекса Морни. — Следовало бы. Мне следовало бы сделать, чтоб ты выглядела так же, как он. С кровью и всем остальным. Мне следовало бы превратить тебя в такой же холодный, такой же гнилой труп. Нет, я не стану этого делать. Ты и так уже прогнила насквозь. Замужем за мной восемь месяцев и обманывала меня с этим куском тухлятины. Боже мой! О чем я думал, когда связался с такой дешевкой, как ты?
В конце он почти кричал.
Женщина опять застонала.
— Перестань, — сказал он. — Зачем, ты думаешь, я тебя сюда привез! Ты никого не обманула… За тобой следили неделями. Вчера вечером ты была здесь. Я был здесь. Я был здесь уже сегодня. И я все видел. Твою помаду на сигаретах, стакан, из которого ты пила. Я прямо вижу, как ты сидишь на ручке его кресла, гладишь его жирные волосы, а потом пускаешь пулю ему в висок, пока он мурлычет, как мартовский кот.
— Алекс… милый… не говори таких страшных вещей.
— Актриса, — сказал Морни, — юная актриса. Прекрати изображать истерику. Мне нужно знать, что тут делать? Какого черта я, по-твоему, сюда приехал? На тебя мне теперь наплевать. Да, на тебя мне уже наплевать, моя драгоценная светловолосая убийца. Но мне небезразлична моя судьба, моя репутация и моя работа. Например, вытерла ли ты отпечатки с револьвера?
Молчание. Звук удара. Женщина застонала — ей было больно, она была уязвлена в самое сердце. Хорошо это у нее получилось, натурально.
— Слушай, ангел мой, — сказал Морни, — оставь эти игры. Я сам снимался в кино, я профессионал в этих вещах. Прекрати. Ты сама скажешь все, даже если мне придется таскать тебя за волосы по всему дому. Итак, ты протерла ручку револьвера?
Она вдруг рассмеялась. Неестественный смех, но приятный — ясный и звенящий. Потом она так же внезапно перестала смеяться.
Ее голос произнес:
— Да.
— А свой стакан?
— Да, — голос очень спокойный, холодный.
— И оставила на револьвере его отпечатки?
— Да.
Он помолчал с минуту, размышляя.
— Вряд ли это их обманет, — сказал он. — Почти невозможно оставить убедительные отпечатки мертвого человека. Ну, ладно. Что ты еще вытерла?
— Ничего. Ох, Алекс, пожалуйста, не будь так груб.
— Замолчи. Постой, покажи мне, как ты это сделала, где ты стояла, как держала револьвер.
Она не шелохнулась.
— Забудь про отпечатки, — сказал Морни. — Я знаю, как сделать лучше. Гораздо лучше.
Она прошла по комнате, и мне стало видно ее через щель между занавесками. На ней были зеленые брюки, свободный жакет и алый тюрбан с золотой змейкой на голове. Лицо ее было в слезах.
— Бери револьвер! — заорал Морни. — Ну!
Она наклонилась к креслу, разогнулась — в руке ее был револьвер. Она вытянула руку с револьвером в направлении двери.
Морни не произнес ни слова, не пошевелился.
Ее рука задрожала, револьвер заплясал в воздухе. Губы у нее дрогнули, рука упала.
— Я не могу, — выдохнула она. — Я должна была застрелить тебя, но я не могу. — Револьвер упал на пол. Он переместился, и мне стало видно его.
Морни быстро оттолкнул ее в сторону, вытащил из кармана платок, поднял револьвер обернутой рукой.
— Ты не могла, — сказал он. — Ты не могла меня убить.
Он открыл барабан револьвера, сунул руку в карман и вытащил несколько патронов. Покатав патрон между пальцами, он вставил его в гнездо. Потом так же вставил еще четыре патрона, закрыл барабан, провернул его так, чтобы со стволом совпадало определенное гнездо. Затем он положил револьвер на пол и выпрямился.
— Ты не могла меня застрелить, — проговорил он, — потому что в револьвере была всего одна пустая гильза. Теперь он опять заряжен. Барабан поставлен как надо. Был сделан один выстрел. И твои отпечатки на револьвере.
Она стояла неподвижно, глядя на него распахнутыми глазами.
— Я забыл сказать тебе, — тихо проговорил он, — что это я вытер отпечатки с револьвера. Приятно быть уверенным, что на нем именно твои отпечатки. Я был уверен, но мне хотелось быть совершенно уверенным. Понимаешь?
— Ты собираешься выдать меня?
Он стоял спокойно, лицом ко мне. Темный костюм, надвинутая на лоб шляпа. Мне не видно было его
