Удодыч смекал, что при первой же крупной рокировке в министерстве его шеф взлетит на небывалую высоту.
Честно говоря, даже Удодычу с его стальными нервами и предельно гибкими принципами страшно было подумать, что может натворить Максим Юрьевич, вскарабкавшись на самый верх. Уж если отсюда, снизу, он ухитряется управлять горными обвалами и разливами рек, то из министерского кресла этот тип, чего доброго, растопит антарктические льды или сдернет с неба Луну, чтобы потом с мужественной улыбкой спасти всех, кого она не раздавила при падении.
При всем при том сумасшедшим Максим Юрьевич не был и наверняка получал от своей бурной деятельности не только моральное, но и материальное удовлетворение. Гонорары, которые перепадали Удодычу после каждой удачно проведенной акции, были очень даже приличными, и накладные расходы Становой оплачивал так, что Удодычу во время его частых командировок не приходилось стесняться в средствах. Из этого можно было заключить, что Максим Юрьевич научился не только организовывать стихийные бедствия, но и получать от них определенный доход. В самых общих чертах Удодыч представлял себе, как должна выглядеть принципиальная схема этого сложного процесса, и догадывался, что у Максима Юрьевича есть помощник в министерстве, засевший где-то рядом с окошечком для выдачи денег. Этот человек был чем-то вроде отводного краника, врезанного в магистральную трубу, по которой бюджетные деньги текли на счета МЧС, а Становой, в свою очередь, поддерживал в трубе постоянное давление, раз за разом ненавязчиво ставя правительство перед необходимостью финансировать широкомасштабные спасательные и восстановительные работы. По воображаемой трубе с приятным шорохом текли миллиарды, и Удодычу оставалось только гадать, какая часть этих денег уходила через отводной краник, который смастерил хитрый на выдумку Максим Юрьевич.
В общем, жаловаться Удодычу было не на что, за исключением одной маленькой детальки: выполнять мудреные задания Максима Юрьевича становилось все труднее. Сложность заключалась в том, что Удодычу очень редко удавалось нанять исполнителя на стороне. В самом деле, не подойдешь ведь к незнакомому человеку, не скажешь ему: дескать, вот тебе деньги, иди и разрушь плотину на водохранилище! Или, скажем, спусти с перевала ледник, а то сам он что-то не торопится… Даже конченый отморозок вряд ли удержится от вполне резонного вопроса: а зачем? Ты ему: дескать, не твоего ума дело, тебе что, деньги не нужны? А он тебе в ответ: нужны-то нужны, так ведь зарезать, к примеру, кого-нибудь, это одно дело, а плотину взорвать — совсем другая статья. Это, брат, уже терроризм, за него по головке не погладят, и амнистии потом до самой смерти ждать будешь.
Вот и весь разговор. После такого разговора остается только одно: придушить собеседника в темном уголке, чтобы ненароком не сдал, а на кой черт Удодычу лишний грех на душу брать, да еще и бесплатно? Потому-то и приходилось ему самолично нырять с аквалангом в ледяную, мутную от дождей водичку, поливать бензином сухой валежник на торфяниках, лазить по горам, закладывать пиропатроны, поджигать бикфордовы шнуры и периодически вышибать мозги случайным свидетелям. Такая работа хороша в двадцать лет, когда человеку здоровье девать некуда, когда веселая молодая лихость так и прет из него в разные стороны. А когда тебе вот-вот стукнет пятьдесят, рисковые дела из удовольствия превращаются в дьявольски тяжкий, однообразный труд, и в голову лезут невеселые мысли о близком конце карьеры. А при такой работе конец может быть только один…
Поэтому, приближаясь к бешено орудующему ломом Арчилу Гургенидзе, Удодыч не испытывал привычного нервного подъема. Говоря по совести, он обдумывал предстоящие действия с неохотой, только лишь в силу необходимости, а на заднем плане, создавая унылый серый фон и портя настроение, все время маячила навязчивая мысль: вот бы соскочить! Соскочить, отойти от дел, найти тихое местечко и мирно крутить баранку до самой пенсии. Старость он себе уже обеспечил, лишнего ему не надо, да только как объяснишь все это Становому? Максим Юрьевич недаром столько лет тянул лямку сначала в КГБ, а потом в ФСБ, и главную заповедь всех без исключения спецслужб — «в нашем деле бывших не бывает» — он усвоил предельно четко. Отойдешь от дел, и в тот же вечер у тебя дома случится пожар, и ты зажаришься в собственной постели, а потом про тебя скажут, что ты пьяный уснул с зажженной сигаретой, и все поверят, потому что это самое обыкновенное дело, таких смертей каждый месяц — вагон и маленькая тележка…
Удодыча так и подмывало просто подойти к кавказцу со спины и пальнуть ему в затылок, разом решив все вопросы. Но вдруг он все-таки не один? Вдруг на выстрел сбегутся его отставшие приятели? Тогда тут начнется такая кутерьма, что не приведи господи, и Становой опять будет недоволен. Да и сам Удодыч на его месте за подобный прокол стер бы неряшливого исполнителя в порошок. Велено ведь было сделать все тихо и натурально…
Может, ножом?
Удодыч присмотрелся к незнакомцу повнимательнее и решил, что с ножом может ничего не получиться. Кавказец был высокий, под метр девяносто, длинноногий и длиннорукий, но при этом какой-то очень ладный, и двигался он подозрительно легко, как будто не камни ломом долбил, а лезгинку танцевал. Высокий рост немного скрадывал ширину его плеч, в кавказце не было даже намека на громоздкость, присущую фигурам качков и тяжелоатлетов, но в каждом его движении чувствовалась сдержанная сила. Удодыч часто видел такие вот длинные, обманчиво хрупкие с виду фигуры, когда служил в конторе. Людей с такими фигурами было полно среди оперативников, и почти все они в свое время отслужили срочную в ВДВ, морской пехоте или частях специального назначения.
Бывший прапорщик на глаз прикинул возраст своего противника и понял, что не ошибся: срочную этот парень служил еще при Брежневе и, судя по хватке, не на складе и не в солдатском клубе. Скорее всего, тому довелось понюхать пороха, и пытаться заколоть его, как свинью, вряд ли было разумно: того и гляди, сам окажешься на месте упомянутого животного…
В нем с новой силой вспыхнуло раздражение. Какого черта?! Всего-то и осталось, что подождать несколько часов, и вот, пожалуйста, полюбуйтесь! Приперся какой-то фраер с фигурой бывшего десантника и мордой, напоминающей молодого Вахтанга Кикабидзе, и теперь, хочешь не хочешь, придется что-то с ним делать. Наверное, перекрывать ручей не стоило, хватило бы и той воды, что в озере, но ведь хотелось сделать все наверняка… Словом, хотелось, как лучше, а получилось, как всегда.
Поэтому, приблизившись к кавказцу, Удодыч сердито кашлянул в кулак и, когда тот быстро обернулся на звук, посмотрел на него хмуро и неприветливо, как и полагается смотреть представителю власти, заставшему лицо кавказской национальности за каким-то странным занятием: то ли клад он тут ищет, то ли вообще диверсию замышляет…
— Ну и чем это вы тут з-занимаетесь? — спросил Удодыч, по-прежнему держа руки в карманах и борясь с искушением пальнуть прямо сквозь куртку.
— Гамарджоба, уважаемый, — вежливо, но настороженно произнес кавказец.
Его глаза быстро пробежались по колоритной фигуре Удодыча, разом зафиксировав и его камуфляжные штаны, и альпинистскую непромокаемую штормовку, и надетый поверх этой штормовки офицерский ремень с саперным тесаком в ножнах и с водонепроницаемым фонариком в чехле. Этот взгляд очень не понравился Удодычу: было в нем что-то профессиональное. Он понял, что не ошибся насчет прошлого этого парня; возможны были небольшие отклонения в деталях, но в целом диагноз оказался верным: перед Удодычем стоял тертый калач, и обходиться с ним следовало осторожно, как с поставленной на боевой взвод
