приобрело холодновато-надменное выражение.
— Еще я зарезал проститутку, — сообщил он.
— Ту самую, которая рассказала о вас Паштету? — уточнил Глеб. — Что ж, этого можно было ожидать. Только я не понимаю, почему вы заявляете об этом с такой гордостью. Вы — неумелый убийца, Мансуров. Обыкновенный маньяк-неумеха. И не надо говорить о том, что вы защищали свою жизнь и свое открытие. Медсестра, которую вы ранили в больнице, ничего не знала ни о вашем открытии, ни о вас. Она умерла два часа назад, так и не придя в сознание... А помните хирурга, который пытался вас задержать? Его вы убили наповал. А он, между прочим, шел на операцию, и больной с гнойным перитонитом, который дожидался его на операционном столе, так и не дождался — умер, потому что в устроенном вами бедламе о нем все забыли. Я отнюдь не морализирую, я просто излагаю факты.
Он огляделся. Шершнев, между прочим, находился уже на полпути к выходу — сообразительный гуру вознамерился удрать от греха подальше, пока Сиверов не принялся за него. Тощий охранник сидел в кресле со своей пукалкой на коленях и слушал Глеба, отвесив небритую челюсть. Вид у него был глупый, но заинтригованный, он явно ни в коей мере не относил происходящее к себе, как будто сидел в театральной ложе и наблюдал за развитием сюжета детективной пьесы. Это был обычный дурак, и Глебу стало его жаль.
“Что-то я много сегодня болтаю, — подумал он. — К чему бы это?”
— Вы очень много болтаете, — вторя его мыслям, деревянным голосом произнес Мансуров. — Ваша осведомленность говорит сама за себя. Вы представляете государство, верно? Что ж, это мне льстит. И не надо попусту терять время, пугая меня уголовной ответственностью. Не надо меня вербовать, я и так согласен. Государству нужно Число Власти, верно? Что ж, я согласен его открыть. Я помню его от первой до последней цифры и готов продиктовать — на определенных условиях, разумеется. Поэтому прекратите болтовню и поскорее увезите меня отсюда. Я голоден, и у меня затекли руки. Куда вы меня повезете — на конспиративную квартиру, в секретный институт? Это безразлично, только давайте поскорее. Мне нужно принять душ, переодеться и прийти в себя, прежде чем я встречусь с вашим начальством.
— Слушаю-с, — насмешливо произнес Глеб.
"В конце концов, пусть так и будет, — подумал он, разрезая клейкие путы на запястьях Мансурова. — Приехал офицер ФСБ, увез гения в секретный институт...
Дурак с винтовкой не в счет, а Шершнев даже пикнуть не посмеет. У него у самого рыльце в пушку, прикажу — забудет обо всем как миленький. И все. По крайней мере, двумя трупами меньше. Терпеть не могу шлепать зевак, это еще противнее, чем гоняться за привидениями..."
Мансуров встал, растирая затекшие запястья, и покачнулся. Глеб придержал его за плечо, краем глаза следя за охранником. Охранник продолжал хлопать глазами, не предпринимая никаких попыток остановить безобразие. Да, до покойного брата Валерия ему было далеко...
Шершнев был уже у самой двери. “Пусть идет, — подумал Глеб, — черт с ним...” В это время на веранде бухнула входная дверь, загремело опрокинутое ведро, и в дом ввалился давешний тип с дробовиком — тот самый, которого отправили домой. Дробовика при нем не было, но Сиверов на всякий случай взял его на мушку.
— Учитель, — задыхаясь, проговорил охранник, не обращая внимания на пистолет, — Учитель, там приехали какие-то люди на джипах! Они требуют отдать им математика. Это... По-моему, это люди Паштета.
— Боже мой, — растерянно пролепетал Шершнев. Он был уже не бледный, а синий, как настоящий удавленник. — Боже мой, но как они нас нашли?!
На вопрос Шершнева ответил Глеб Сиверов.
— Надо было знать, с кем связываетесь, — сказал он, проверяя обойму “глока”. — Это вам не свидетели Иеговы. Это Паштет. Он не дожил бы до своих лет, если бы оставлял без внимания такие выходки, как убийство его людей и поджог его дома. Вы, Эдуард Альбертович, объявили войну одному из самых крепких и воинственных криминальных бригадиров Москвы. А этот человек воспринимает подобные вещи всерьез: воевать так воевать. Вы к этому готовы? По-моему, нет.
— Но что же делать? — с трудом шевеля синими, как у лежалого покойника, губами, пробормотал Шершнев, суетливо протирая абсолютно не нуждавшиеся в этом стекла очков.
— Выходить с поднятыми руками и просить пардону, — посоветовал Глеб. — Компенсировать убытки, оплачивать моральный ущерб... В общем, дорого обойдется. Если вообще обойдется.
— А он? — спросил Шершнев, указывая на Мансурова.
— А о нем забудьте. Вы его никогда не видели, вам ясно?
— Но... Но они же требуют его!
— Да, — сочувственно сказал Глеб. — Со зла, под горячую руку, могут и шлепнуть. А могут и не шлепнуть... Но если отдадите его, вас шлепнут обязательно. Зачем Паштету свидетели?
— О Господи! — ломая руки, простонал Шершнев.
— Не поможет, — скептически произнес Глеб. — Вы слишком долго эксплуатировали его в коммерческих целях, чтобы он теперь откликнулся.
Костлявый охранник вдруг встал с кресла, подошел к окну и, отодвинув занавеску, прильнул к темному стеклу. Глеб не успел окликнуть этого идиота: снаружи, разорвав темноту, ударила короткая очередь. В комнату со звоном полетело битое стекло, сырой ночной ветерок шевельнул расстеленную на столе старую пожелтевшую газету. Охранник выронил мелкашку, вцепился руками в занавеску и вместе с ней обрушился на пол, сшибив с подоконника гипсового олененка Бемби, который с треском разлетелся на куски, ударившись об пол. Сиверов оттолкнул торчавшего посреди комнаты Мансурова к стене и метнулся следом, гадая, есть ли под тонкими досками обшивки бревна или дом собран из пустотелых дощатых щитов.
— Выходите, уроды! — закричали снаружи. — Отдавайте математика и проваливайте! Стрелять не будем! Выходите, дом окружен!
Охранник, присланный в качестве парламентера, сидел на пороге, скорчившись и прикрывая голову скрещенными руками. Шершнев сидел на корточках в углу, трусливо поблескивая оттуда стеклами очков. Губы у него дрожали. Снаружи дали еще одну очередь — поверх голов, для острастки, так, чтобы не задеть драгоценного математика. Пули коротко простучали по крыше, от которой оторвался большой осколок
