пор, между прочим, не то что у нас с тобой.
— Ну, в сорок лет и мы были очень даже ничего, — возразил Федор Филиппович. — Правда, сорок восемь попаданий… Я, наверное, за всю жизнь столько народу не перебил. Да, ты меня и впрямь успокоил. А с головой у нее после такой бурной молодости все в порядке?
— Умнейшая и очень милая женщина, без пяти минут доктор наук, прекрасная жена и блестящий сотрудник, — с гордостью за свою подчиненную провозгласил Корнеев.
— Тогда я действительно спокоен. А то чуть было из кресла не выпал, ей-богу. Что, думаю, с ума они там все посходили, что ли? Поставили бабу разведвзводом командовать… А баба, оказывается, любому мужику фору даст!
— Вот именно. — Корнеев заметно расслабился, сел в кресле свободнее и с любопытством посмотрел на Федора Филипповича. — Слушай-ка, Федя, а с чего это ты вдруг так разволновался? Ты обо всех своих подчиненных так печешься?
— Только о некоторых, — серьезно ответил Потапчук. — Ты ведь просил дать хорошего специалиста, вот я по старой дружбе и выделил тебе лучшего. А теперь волнуюсь: вдруг пропадет? Я без него как без рук.
— Ну, если лучший, значит, не пропадет, — сказал Корнеев.
— Да, наверное, ты прав: этот точно не пропадет, — согласился Федор Филиппович и с огромным удовлетворением заметил промелькнувшее на гладком, холеном лице Корнеева выражение глубокой озабоченности.
Это странное, неуместное выражение означало, что операция под кодовым названием «Песок», очень может быть, в ближайшие дни наконец-то сдвинется с мертвой точки.
ГЛАВА 9
Прошло еще три дня, в течение которых никто не был убит.
Снег сошел окончательно, его не осталось даже на дне глубоких оврагов, в вечной тени нависающих каменных глыб. Тайга свежо и молодо зазеленела под непрерывным моросящим дождиком. Этот дождик действовал на нервы, выводя из душевного равновесия своей вездесущностью, но, когда он ненадолго прекращался, становилось еще хуже потому что тогда в воздух поднимались бесчисленные тучи гнуса.
Накомарники и тонкие матерчатые перчатки, до сих пор бесполезным грузом лежавшие в рюкзаках, теперь оказались очень кстати, но и они не до конца спасали от мелкой кровожадной мошкары, проникавшей в любую щель, норовившей набиться в рукава и облепить каждый клочок незащищенной кожи. Репеллент, которым руководство Фонда предусмотрительно снабдило своих экспедиторов, помогал слабо. Лучше всех было Тянитолкаю, в рюкзаке которого хранился запас папирос, казавшийся Глебу буквально неистощимым. Изобретательный Тянитолкай наловчился курить, не снимая накомарника и даже не приподнимая сетку, а прямо через нее, заталкивая ее в рот вместе с мундштуком. В результате, после первой же выкуренной папиросы на сетке напротив его рта образовалось желто-коричневое пятно крайне неприятного вида, зато густой дым и исходивший от сетки резкий запах никотина прекрасно отпугивали гнус.
В течение первого дня Тянитолкай глядел на своих спутников волком и не упускал случая подчеркнуть то обстоятельство, что идет вперед против собственной воли, из-под палки, и не ждет от этой прогулки ничего хорошего. Он угрюмо тащился позади, время от времени принимаясь вздыхать, ворчать и вполголоса ругаться скверными словами. Глеба удивляла такая странная перемена в поведении молчаливого Тянитолкая, но потом он решил, что у него нет времени отвлекаться на все эти тонкости. Что с того, что в молодости Тянитолкаю довелось понюхать пороху? Воспоминания о славном прошлом, неизбежно приукрашенные и почти наверняка разбавленные расхожими фронтовыми легендами, очень редко служат залогом того, что и через двадцать лет человек окажется способным повторить то, что ему удалось однажды. И кто сказал, что на войне Тянитолкай был таким уж героем? И кто, кстати, сказал, что он вообще воевал? Он сам и сказал, вот кто. Так стоит ли удивляться, что его долготерпение наконец иссякло?
К тому же война — совсем другое дело, рассуждал Глеб, двигаясь вперед по маршруту, который он пролагал, полагаясь в основном на интуицию. На войне всегда есть четко обозначенный противник, есть командиры, которые говорят тебе, куда идти и что делать, есть, наконец, товарищи, готовые прикрыть тебя огнем, поделиться хлебом и вынести тебя, раненого, с поля боя. А здесь ничего этого нет, и с поля боя тебя не вынесут, потому что выносить некуда, и ты один на один со смертью, которая в любой момент может выскочить из-за ближайшего дерева и одним махом снести твою голову с плеч… И так — круглые сутки, день за днем, третью неделю подряд. В таких нечеловеческих условиях может сломаться любой, даже самый сильный характер.
Поэтому Глеб махнул на Тянитолкая рукой и целиком сосредоточился на поиске следов своего невидимого и неуловимого противника. Оставшиеся на краю разрытой могилы отпечатки, принадлежавшие, по словам Тянитолкая, тигру в полторы тонны весом, поначалу произвели на Глеба очень тягостное впечатление. Против зверя таких размеров нужно что-нибудь посолиднее «глока» или даже карабина; пожалуй, тут очень пригодился бы гранатомет, лучше всего — противотанковый. Впрочем, Тянитолкай, несомненно, был прав в одном: таких тигров на свете не бывает. Перед тем как покинуть место, где они во второй раз за два дня похоронили Гришу, Глеб поставил свою ногу рядом с одним из уцелевших следов оборотня и обнаружил, что тот длиннее его ботинка сантиметра на три. Сам собой напрашивался вывод, что Глеба и его спутников попросту водят за нос и что найденные ими отпечатки — тщательно изготовленная фальшивка, какие-нибудь самодельные лапти с когтями — нацепил на ноги поверх ботинок, и готово: ты — тигр… К тому же полторы тонны — это вес, который оставил бы на рыхлом песке куда более глубокие следы.
Исходя из этих рассуждений, Сиверов посчитал, что имеет дело с очень изобретательным психом, и действовал соответственно. Вскоре он был вознагражден, найдя в яме под корнями вывороченного давним ураганом дерева лежку, оборудованную, несомненно, человеком, а вовсе не зверем. Дно ямы было выстлано еловым лапником, срубленным при помощи острого инструмента, а на покатой земляной стенке Глебу удалось найти довольно четкий отпечаток ладони.
После этой находки Горобец стала смотреть на Слепого с нескрываемым уважением и окончательно сложила с себя полномочия начальника, передоверив бразды правления Глебу. Правда, когда Тянитолкай в очередной раз начал ворчать, понося чертовых ищеек, которые в погоне за лычками готовы загубить ни в чем не повинных людей, Евгения Игоревна приотстала и минуты две шла рядом с Тянитолкаем, что-то тихо, но очень энергично ему втолковывая. Один раз Глеб услышал, как его тезка возмущенно проревел: «Сказано, ничего больше не хочу! Я подыхать не нанимался!» — после чего снова заговорила Горобец. По окончании этой воспитательной беседы Тянитолкай замолчал и молчал больше суток, до вечера второго дня, когда Глебу удалось отыскать тропу, которая, судя по некоторым признакам, вела через болото.
Тропа представляла собой неровный ряд вешек, торчавших из воды на приличном расстоянии друг от
