— Не вижу смысла, — не оборачиваясь, ответил Олег Иванович. — Впрочем, как хотите. У вас, очевидно, существуют какие-то свои правила на этот счет.
Глеб промолчал, поднял к плечу винтовку и посмотрел на зимовье через прицел. Теперь стало видно, что постройка действительно находится в очень скверном состоянии — того и гляди, рухнет — и что странные шесты, которые Глеб заметил невооруженным глазом, украшены именно так, как рассказывал Возчиков: на каждый была насажена отсеченная человеческая голова.
Шесты были установлены широким полукругом напротив входа в зимовье. Головы — точнее, облепленные спутанными прядями волос почти голые черепа — были повернуты лицом к зимовью, так что Сиверову были видны только затылки. Некоторые головы показались ему отрубленными совсем недавно, но потом он вспомнил, что здесь всего пару недель назад окончательно сошел снег, и понял, что ничего удивительного в хорошей сохранности голов нет. Холодно было, вот и не успели разложиться…
Шестов было восемь, что полностью подтверждало рассказ Возчикова. Там, на этой страшной выставке, не хватало только двух экспонатов, один из которых сейчас находился на плечах у Олега Ивановича, а другой принадлежал автору экспозиции — Андрею Горобцу.
— Не знаю, Женя, — сказал Глеб, не отрываясь от прицела, — стоит ли вам туда спускаться. Ваш коллега не солгал, они действительно там — все восемь. Может быть, вы подождете меня здесь?
— Одна?! — возмутилась Горобец. — Вот спасибо! Отличное предложение. Действительно, там, внизу, чего-то явно недостает. Быть может, изящной женской головки?
Она резкими движениями расчехлила бинокль, припала к нему глазами, отрегулировала резкость и надолго застыла, вглядываясь в одну точку. Слепой беззвучно вздохнул и продолжил осмотр территории.
Он увидел топор, торчавший в толстом березовом чурбаке в двух метрах от входа, несколько аккуратно отесанных кольев, прислоненных к стене снаружи, и даже самодельные лыжи, торчавшие под свесом тесовой крыши. Земля вокруг зимовья была изрыта многочисленными бесформенными ямами, похожими не то на просевшие братские могилы, не то на следы каких-то раскопок. Поскольку археологам здесь было совершенно нечего делать, Сиверов решил, что это могилы, в которых каннибал закапывал то, что по каким-то причинам не смог или не захотел употребить в пищу.
Дверь зимовья была чуть приоткрыта. Глебу показалось, что в щели между старыми, рассохшимися поленьями, из которых была сколочена дверь, что-то смутно белеет. Он тщательно прицелился в это белесое пятно и спустил курок. Он отлично видел, что попал, пуля задела одно из поленьев, оставив на нем продолговатый светлый скол, взлетело облачко древесной трухи, а в том, что Сиверов принял за физиономию притаившегося внутри маньяка, возникло хорошо различимое в прицел черное отверстие.
— Правильно, — с приглушенным сарказмом произнесла Горобец, — рассчитывать на внезапность и в самом деле было глупо.
— Мне показалось, что за дверью кто-то стоит, — слегка пристыженно ответил Глеб.
— Думаю, это карта района, — сказал Возчиков. — Андрей Николаевич прибил ее к двери, во-первых, для создания уюта, а во-вторых, чтобы в щели не так сильно дуло.
Глеб промолчал. У него возникло странное ощущение: эти двое как будто насмехались над ним. Обычно он действовал так, как считал нужным, не заботясь о мнении окружающих. Слепой был избавлен от большинства обычных комплексов, и чьи-то там насмешки, как правило, оставляли его абсолютно равнодушным. Но в данном случае нотки тщательно замаскированной иронии, не столько звучавшие, сколько угадывавшиеся в словах Возчикова, насторожили Глеба. С чего это доктора наук вдруг потянуло на юмор? Правда, с этими интеллигентами всегда так: вечно они не умеют держать язык за зубами, вечно зубоскалят в самое неподходящее время, а потом, опять же, обижаются: их-де неправильно поняли, а то и не поняли вовсе. Не сумели, видите ли, по достоинству оценить изящество стиля…
Сиверов снял, и положил на землю рюкзак, забросил винтовку за спину, вынул из кобуры пистолет и стал неторопливо спускаться по склону, привычно держась под прикрытием деревьев и непрерывно озирая окрестности. Подкрадываться к зимовью на цыпочках не имело смысла: вряд ли Андрей Горобец, даже если он находился внутри, спал или занимался какими-то повседневными делами, зная, что к нему вот-вот прибудут гости. Евгения Игоревна напрасно иронизировала: после вчерашней перестрелки с использованием всех видов стрелкового оружия рассчитывать на внезапность своего появления им действительно не приходилось. На что они могли твердо рассчитывать, так это еще на одну засаду. Но засады не было, и это все сильнее беспокоило Глеба. Если маньяк не хотел, чтобы они добрались до его логова и получили доказательства совершенных им чудовищных преступлений, ему давно следовало хоть что-то предпринять. Вон оно, логово, как на ладони, и искомые доказательства торчат на самом виду, а вокруг по-прежнему ничего не происходит. Птички поют, бабочки порхают, солнышко греет, дятел где-то стучит…
Некоторое время Глеб мужественно боролся с желанием сейчас же, не медля ни секунды, броситься на землю и откатиться в сторону. Он почти физически ощущал у себя на лбу перекрестие прицела, которое медленно перемещалось, как ползающая по коже муха, — даже щекотно было, и хотелось отмахнуться. Если он продолжал идти вперед, сохраняя видимость полного спокойствия и соблюдая лишь самые простые меры предосторожности, так только потому, что знал: вилять и прятаться бесполезно, когда понятия не имеешь, откуда следует ждать опасности. К тому же что-то подсказывало ему, что в данный момент реальная опасность, скорее всего, отсутствует и что смотреть ему следует не столько по сторонам, сколько под ноги, дабы не задеть растяжку или не провалиться в замаскированную яму-ловушку.
Вокруг по-прежнему ничего не происходило. Напряжение нарастало, и вскоре Глебу стало казаться, что даже воздух вибрирует, тихонько гудя, как будто прямо у него над головой проходила высоковольтная ЛЭП. «Ну что же ты тянешь? — мысленно обратился Сиверов к невидимому противнику. — Покажись, устрой пальбу, выскочи из кустов с тесаком в руке — сделай что угодно, только кончай эту игру в прятки! Я ведь тебя все равно найду, так зачем впустую тратить время?»
Ему подумалось, что маньяк мог давным-давно покинуть эти места, поняв, что игра зашла чересчур далеко. Логика, здравый смысл, целесообразность и последовательность поступков не всегда присущи даже нормальному, психически здоровому человеку, не говоря уже о маньяке. Но иногда и у клинических шизофреников случаются просветления: что-нибудь в этом роде могло произойти и с Андреем Горобцом. Проснулся однажды утром, огляделся по сторонам, понял, что натворил, и решил уносить ноги, пока цел. Россия — большая страна, и она не одна на свете, так что куда бежать — не такой уж сложный вопрос. «Хуже, если он решил сдаться и понести справедливое наказание, — подумал Глеб. — Или, того хлестче, попросить у суда оказать ему психиатрическую помощь… Что, спрашивается, я должен тогда делать с ним?»
Он представил себе, как Горобец спокойно выходит из зимовья с поднятыми над головой руками и кричит: «Не стреляйте, я сдаюсь!» Или сидит, скорчившись, в самом темном углу своей избушки на курьих ножках и, заливаясь слезами, ждет, когда за ним придут и отведут его, больного и несчастного, к доброму
