себя помню, ни разу не видела. Вряд ли он стал бы так рисковать только лишь глупой шутки ради. Шутка-то, согласитесь, была преглупейшая, а результат мог выйти совсем не смешной. Напрасно вы о Федоре Дементьевиче так дурно думаете. Уж он бы, верно, придумал что-нибудь позабавнее.
— Да я уж об этом думал, — признался полковник. — Увы, безрезультатно. Кто же, если не он сам? Этак пошутить над пожилым уважаемым человеком вряд ли кто осмелится, а рассчитывать на то, что он, свалившись с лошади, шею сломает, согласись, глупо.
— На это рассчитывать, конечно, нельзя, — не стала спорить княжна. — Для этого нужно уж очень большое невезение. Однако с точки зрения убийцы в этом его падении был несомненный резон. Мало кому известно, что Федор Дементьевич был смолоду лихим наездником. Тому, что люди сами про себя рассказывают, другие редко верят. Значит, кто-то мог рассчитывать на то, что, упав с седла, граф наверняка что-нибудь серьезно повредит — пускай не шею, так хотя бы ногу или руку.
— Резонно, — согласился Шелепов. — Только много ли убийце проку от его ушибов?
— Знак, — напомнила княжна. — Вы сами сказали, это был знак вам. Если бы он расшибся или сломал себе что-нибудь, вы бы наверняка без промедления отправили его обратно в город. И, думается, вам вряд ли пришло бы в голову выделить вооруженный эскорт для его сопровождения.
— А зачем? — изумился полковник. — То есть сейчас-то я бы, наверное, задумался, но тогда...
— Вот, — сказала княжна таким тоном, будто только что закончила доказывать теорему из геометрии. — А по дороге... Ведь, если память мне не изменяет, между городом и Денисовкой есть несколько густых перелесков.
— Ах, дьявол! — вскричал полковник. — И правда! Я и то думал: что же это он, душегуб проклятый, совсем без страха живет? Неужто места лучшего не нашел?
— Верно, — сказала княжна. — Он искал, да вы ему не дали. Убийца, видно, не знал, что Федор Дементьевич когда-то был недурным наездником и даже служил в кавалерии, вот и понадеялся на подрезанную подпругу. Он намеревался подстеречь бричку на обратном пути и сделать дело тихо, без свидетелей. Думается, кучер с кнутом вряд ли стал бы серьезной помехой для того, кто отважился подойти к вооруженному человеку на расстояние пяти шагов и хладнокровно выстрелить ему в голову, рискуя в любой момент быть замеченным другими охотниками.
Полковник Шелепов торопливо налил себе водки, выпил и снова схватился было за графин, но тут обнаружилось, что внутри него ничего не осталось.
— Что за оказия? — удивился Шелепов. — Испарилась она, что ли?
— Да, — согласилась княжна, — наверное. Тут довольно жарко.
Шелепов смутился и поспешно отдернул руку от графина, испытывая сильнейшую неловкость.
— Прости, княжна, — сказал он. — Совсем я от твоих речей голову потерял, забыл, сивый мерин, где нахожусь и с кем разговариваю. Гляди-ка, графин водки усидел и не заметил! А что накурил-то!...
Княжна позвонила и велела принести еще водки. Петр Львович стал горячо отнекиваться, ссылаясь на приличия, жару, необходимость спешно догонять полк и множество иных причин. Княжна слушала его, немного грустно улыбаясь и качая головой.
Пришла Дуняша, поставила на стол полный графин и забрала пустой, покосившись при этом на полковника с явным неодобрением. Петр Львович, считавший ниже своего достоинства обижаться на прислугу, все же не отказал себе в удовольствии чувствительно шлепнуть дерзкую горничную пониже спины, на что та ответила пронзительным взвизгом и пулей выскочила из курительной. Полковник заметил затаенную усмешку княжны, смутился, потом увидел, что принесенный Дуняшей графин по объему заметно превосходит предыдущий, и смутился еще больше.
— Не извиняйтесь, Петр Львович, — сказала княжна, предвосхищая очередной взрыв полковничьего многословия. — Мне приятно, что вы не брезгуете моим угощением, и, что трубку курите, тоже приятно. Можно тешить себя иллюзией, будто теперь так будет все время, что рядом снова появится живая душа, человек, с которым я могу свободно говорить не только о погоде и хозяйстве, но и о вещах, более интересных и возвышенных, чем потравы посевов или чей-нибудь адюльтер. Простите, я что-то не то говорю... Словом, и речи быть не может о том, чтобы вам ехать сегодня. Ваш полк как-нибудь без вас не пропадет, догоните вы его без труда. Посему единственной извинительной причиной вашего спешного отъезда может быть только одна, а именно та, что мое общество вдруг сделалось вам неприятно. Если это так, я не обижусь, поверьте.
Полковник мысленно заскрипел зубами и с такой силой ударил себя кулаком в грудь, что едва не проломил ее насквозь.
— Матушка! — вскричал он. — Да за что ж ты меня, старика, обижаешь? Я ж тебя на коленях малюткой держал! И, помнится мне, как-то раз ты мне эти колени... гм... Вот видишь, опять я чепуху какую-то говорю, за которую из приличных домов прогоняют взашей. Совсем я одичал среди своих драгун, прости меня, старика. Пойми, однако же, что я — человек военный и временем своим располагать по собственному усмотрению могу не всегда. Сейчас вот не могу — хоть режь ты меня, не могу и не могу!
Полковник слегка кривил душой. Время у него в запасе было — немного, но на то, чтобы переночевать у княжны, его бы точно хватило. Но вот желание оставаться в этом знакомом и милом, почти родном доме вдруг улетучилось. Общество княжны теперь вызывало какую-то неловкость, почти суеверный испуг, как будто на глазах у Петра Львовича произошло чудо, и притом чудо не приятного, а какого-то мрачного и пугающего свойства.
— Что ж, я понимаю, — сказала княжна самым обыкновенным, теплым и сердечным тоном. — Прошу простить мне необдуманные слова, которые, может быть, были сказаны мною в забывчивости. Неволить вас я не стану, однако без обеда не отпущу. Перед дорогой надобно поесть; и потом, что скажут люди о хозяйке, которая выпроводила гостя за порог голодным? Не хватало еще, чтобы меня по вашей милости осуждала дворня! Нет-нет, Петр Львович, и не отказывайтесь. Ежели вы не задержитесь, чтобы отобедать у меня, ваш желудок непременно вынудит вас остановиться в каком-нибудь грязном трактире, где вы потеряете вдвое больше времени и поедите, вероятнее всего, довольно скверно.
— Умеешь ты, княжна, уговаривать, — с усмешкой начал Шелепов и осекся, увидев дрожавшие в глазах Марии Андреевны слезы. Ему снова, уже не в первый раз за сегодняшнее утро, захотелось хорошенько надавать самому себе по физиономии. — Прости, дочка. Просто разговору нашему конца-краю не видать, а для тебя он, поди-ка, еще более тягостен, чем для меня. Я-то уж пообвык, притерпелся, да и душой давно загрубел, не впервой мне друзей-то терять. А коли тут останусь, верно, до утра проговорим, и все об одном. А в разговорах, душа моя, проку мало. Даже если все именно так было, как ты мне тут расписала, что толку-то? Душегуба того и след давно простыл, его теперь днем с огнем не сыщешь.
Мария Андреевна отвернулась к окну и сделала движение рукой у лица — видно, смахнула слезы. Когда она снова поворотилась к Петру Львовичу, полковник увидел, что глаза ее сухи и спокойны. Позвонив горничной, княжна велела подавать обед. Полковник тем временем успел снова набить трубку и теперь пыхтел ею с самым мрачным видом. Изменения, произошедшие с княжною, были нехороши, но еще хуже полковнику казалось то, что он вынужден ехать, бросив ее в столь плачевном состоянии. Друг его юности был подло застрелен в спину, и злодеяние сие, судя по всему, обещало остаться неотмщенным. Подопечная убитого и внучка человека, коего Петр Львович почитал как своего второго отца, была одна, всеми брошенная и несправедливо порицаемая, на грани нервного истощения, а может быть, и болезни. И именно сейчас, когда он более всего необходим здесь, ему непременно нужно ехать на войну!
Так что же — подать в отставку? Сие было бы умнее всего, однако такой способ разрешения проблемы казался Петру Львовичу весьма сомнительным. Что люди-то скажут? Известно, что: мол, пока в тылу сидел — ничего, служил и не жаловался, а как на войну ехать — он в кусты. Стыда ведь не оберешься, глаз от земли не поднимешь...
Ну, положим, стыд — не дым, глаза не выест. Ежели у кого хватит нахальства обвинить полковника Шелепова в трусости, то проживет сей нахал весьма не долго. Всех, конечно, не перестреляешь, но речь не о том. Будет ли от его, Петра Львовича Шелепова, присутствия здесь хоть какая-то польза? Глядя на княжну, он в этом сомневался. Ей бы успокоиться, забыть обо всем, замуж, в самом деле, выйти. Но, видя каждый божий день перед собой фигуру полковника, она всякий раз будет вспоминать о графе Бухвостове и вконец, бедняжка, изведется...
Обед был хорош. Княжна за едой болтала о пустяках, будто совсем позабыв о тягостном разговоре в курительной, и выглядела именно так, как, по мнению полковника, и должна была выглядеть девица ее лет,
