Но что же делать? Ведь княжна ясно дала понять: будешь и дальше набиваться в опекунши — пристрелю, как собаку. И неважно, что доказательств связи Аграфены Антоновны с убийством графа Бухвостова не существует. Княжне не нужны доказательства, она и без доказательств уверена во всем. Будь этой сумасбродке хотя бы лет двадцать — двадцать пять, княгине не о чем было бы беспокоиться. Возраст заставляет людей трижды подумать, прежде чем отважиться на рискованный шаг, а юность — совсем другое дело. Юность не любит рассуждать, она живет сердцем, и ум, каким бы острым он ни был, в семнадцать лет всегда подчиняется сердцу, а не наоборот. Сердце велит стрелять, и ум послушно придумает, как это сделать, чтоб не поймали.
Княгине сделалось очень неуютно, и она вдруг с полной ясностью осознала, что дело с опекунством над княжной Вязмитиновой и ее состоянием окончено. Княжна неожиданно навязала ей открытый бой, к которому Аграфена Антоновна была совершенно не готова, и одержала в этом бою решительную победу. Уж она-то подготовилась к сражению на славу! А все Шелепов, ни дна ему ни покрышки... Теперь, даже если бы Аграфене Антоновне предлагали опекунство, она сочла бы за благо от него отказаться. Деньги деньгами, но жизнь дороже. Пусть, кто хочет, рискует головой, опекая эту сумасшедшую...
Княгиня по-всякому повертела в уме заманчивое слово «сумасшествие», но так и не придумала ничего дельного. Вердикт о недееспособности выносит опекунский совет, заседающий в Петербурге, и руководствуется он при этом отнюдь не досужими сплетнями. Прежде чем принять окончательное решение, с княжной непременно встретятся, поговорят, и, наверное, не раз. И сразу станет ясно, что никаким сумасшествием тут даже и не пахнет... Потом всплывет прошлогоднее дело, когда Аграфена Антоновна пыталась всеми правдами и неправдами заполучить право опеки над княжной, тут же вспомнится, что помешал ей в этом граф Бухвостов, и закрутится колесо, и выбросит оно Аграфену Антоновну в самом лучшем случае в ссылку, в Сибирь, а то и вовсе в каторжный рудник... Но это лишь при том условии, что княжна не успеет раньше всадить в нее пулю из своего ружья.
Но ведь и оставить все как есть тоже нельзя! Девчонка поклялась, что разыщет убийц Бухвостова, и, судя по тому, что она сказала, искать ей осталось недолго. Батюшки! Вот так увязла — ни вперед, ни назад!
Княгине сделалось по-настоящему страшно только теперь, когда она осознала, что у нее не осталось выбора. Всегда был, а теперь вот не осталось! Как сказал ей однажды ее зять, этот аферист Огинский, «или грудь в крестах, или голова в кустах». Где-то его теперь носит, кого он нынче пытается обвести вокруг пальца? Негодяй он, конечно, но в такой ситуации ни одна блоха не плоха.
Да, при сложившихся обстоятельствах Аграфене Антоновне сильно недоставало бесследно растворившегося в весенней капели пана Кшиштофа. Она не знала, какую именно роль могла бы отвести этому проходимцу в своей игре, но смутно чувствовала, что ей не хватает именно его — блестящего, высокого, черноусого, с отлично подвешенным языком и решительно лишенного каких бы то ни было принципов, кроме одного: хватай побольше, беги подальше.
И в эту самую минуту, когда княгиня уже была близка к отчаянию, провидение наконец сжалилось над нею. Благосклонность фортуны выразилась в негромком стуке, которым отозвалась на чье-то прикосновение обшарпанная дверная филенка.
— Вон! — угрюмо крикнула погруженная в невеселые раздумья княгиня.
Стук повторился.
— Вон, я сказала! Поди вон!!! Немедля!
Зычный крик княгини отдался в пустоватой, еще как следует не обжитой спальне звонким отголоском, на оконном стекле испуганно забилась ошалелая муха.
— Я-то пойду, — послышался из-за двери приглушенный мужской голос, — но после вам придется самой меня разыскивать. А это, ваше сиятельство, не так просто, как может показаться на первый взгляд. И не кричите вы так, Христа ради, услышат ведь!
Аграфена Антоновна невольно вздрогнула и схватилась за сердце, надежно похороненное под толстым слоем дряблого жира, затянутого в тугой корсет. За дверью, вне всякого сомнения, стоял наконец-то вернувшийся Савелий. Появление его было запоздалым и, может быть, уже ненужным, но княгиня сейчас готова была схватиться за любую соломинку.
Быстро встав, она открыла дверь и впустила нового лакея.
Савелий ужом проскользнул в комнату и, скинув мужицкую шапку, скромно остановился у двери, с деланным смирением глядя в пол.
— Где тебя носило столько времени? — заперев дверь и вернувшись в кресло, грозно спросила княгиня. — По кабакам шлялся, деньги мои пропивал?
— Грешен, ваше сиятельство, — с неожиданной откровенностью ответил лакей. — Было такое дело, врать не стану. Однако осмелюсь доложить, и польза кое-какая от этого получилась.
— Да какая там польза! — презрительно молвила княгиня. — Какая от тебя, проходимца, может быть польза?
С некоторых пор она боялась Савелия до судорог, но обращалась с ним так, как умный человек обращается со злобным цепным псом, то есть изо всех сил старалась ничем не показать своего страха.
— Польза от меня, ваше сиятельство, может быть разная, большая и маленькая, — в своем обычном тоне, наполовину почтительном, наполовину издевательском, отвечал Савелий. — Проходимец, говорите? Правда ваша, как есть проходимец. Только знаете, как в народе говорят? Рыбак рыбака видит издалека.
— Ты мне еще сказку расскажи, — проворчала княгиня, — или песню спой плясовую. И хоровод, хоровод не забудь. Дело говори!
— Так я же и говорю. Вы мне поручили узнать, не вьется ли кто вокруг княжны. Так вот-с, ваше сиятельство, я непременно должен сделать комплимент вашей великой проницательности и предусмотрительности. Именно что вьется!
— Комплименты свои при себе оставь, — буркнула княгиня. — Ты кто таков, чтобы мне комплименты делать? Сказывай, что узнал. Кто там вокруг нее увивается? То-то я гляжу, что она больно храбрая! Никак, заступника себе нашла?
— Я в этом сомневаюсь, — сказал Савелий. — Дозвольте присесть, ваше сиятельство? Премного благодарен!
Не дожидаясь разрешения, он уселся в свободное кресло и самым возмутительным образом развалился в нем раньше, чем княгиня успела возразить. Скрестив на груди руки и задумчиво поглаживая пальцами бритый подбородок, Савелий продолжал:
— Очень сомнительно, ваше сиятельство, чтобы человек сей был княжне Вязмитиновой заступником. Сомневаюсь даже, что ей известно о его существовании. В любом случае о свадьбе, коей вы так сильно опасаетесь, речь не ведется.
— Так к чему тогда ты мне о нем рассказываешь? — удивилась княгиня. — Чего ж ему тогда надобно?
— Полагаю, ваше сиятельство, того же, чего и вам, — денег. Их у княжны много, и взять их кажется легко, вот и нет отбоя от... гм... как бишь вы меня назвали?
Брови Аграфены Антоновны грозно шевельнулись, но она почла за лучшее пропустить оскорбительный намек мимо ушей.
— А что за человек? — спросила она, встревоженная появлением на горизонте конкурента. — Кто таков?
Савелий вынул из кармана глиняную трубку, повертел ее в руках, бросил быстрый взгляд на княгиню и с видимой неохотой убрал трубку обратно в карман.
— Человек весьма любопытный, — сообщил он, снова принимаясь поглаживать подбородок. Делал он это легко и изящно — словом, совсем не так, как это делают мужики. Да и кто, скажите на милость, видел хоть раз мужика, который, скрестивши на груди руки, гладил бы себя по подбородку?! Затылок почесать, в бороде пятерней покопаться — это да, это сколько угодно. — Очень любопытный человек, ваше сиятельство! Выдает себя за лейб-гусара, прибывшего в отпуск по ранению. Разодет, как павлин, орденами так и бренчит, рука на перевязи, на левом глазу повязка — одним словом, герой. Но поселился сей герой почему-то в трактире у самой заставы, да таком худом, что в нем не всякий приказчик остановится. В дворянское собрание носа не кажет, а ходит все больше по кабакам, собирает сплетни про княжну
