— Ладно, хорош мне рассказывать, какой номер у моей тачки был, — мрачно перебил его Николай, закуривая прямо в палате, где проходил допрос. — Про номер я и без тебя все знаю, лейтенант.
— Так вот, управляя этой автомашиной, вы, гражданин Самойленко, не только не правильно выбрали скорость, потому что не учли наледи, покрывающей асфальт, которая удлинила тормозной путь автомобиля почти втрое…
— Ну-ну! — Коля с самого начала понял, к чему сведется вся тирада гаишника, — …но и вообще превысили установленную правилами скорость движения по загородным автодорогам. В результате вы, конечно же, не смогли вовремя затормозить, внезапно увидев на дороге препятствие.
— Ни черта себе препятствие! У нас что, повсюду на дорогах прицепы валяются?
— Следствием, между прочим, так и не установлено, был ли вообще второй участник дорожно- транспортного происшествия. Свидетельских показаний, кроме ваших, о каком-то «КамАЗе» в нашем распоряжении нет. А значит, нет и доказательств, что какой-то там «КамАЗ» вообще существует в природе. Вам это понятно, гражданин Самойленко?
— Вот те раз! А прицеп тогда откуда взялся? С неба свалился, что ли?
— Да он мог там до вас трое суток стоять, — развел руками милиционер. Жест, надо отдать ему должное, получился почти театральным. — И никому, кроме вас, особо не мешал. То есть мешал, конечно, но все его спокойно объезжали, потому что не летали как угорелые, не замечая никого вокруг, а спокойно ехали, строго соблюдая правила и выбирая скорость согласно условиям движения и состоянию дорожного полотна.
— Лейтенант, если честно, то на все то, что ты мне сейчас наговорил, я хрен положил. Ты только не обижайся, а скажи откровенно — ты хоть сам во всю эту галиматью веришь? Или тебе это для отписки нужно? Чтобы мое дело побыстрее закрыть — и с плеч долой.
— А вы не волнуйтесь так, гражданин Самойленко, — теперь уже лейтенант говорил с нескрываемой издевкой. — Если когда-нибудь выяснится, что указанный вами «КамАз» все-таки был, и если мы когда- нибудь все же найдем его водителя, он, естественно, ответит по закону. За то, что скрылся с места происшествия, не оказав помощь пострадавшему в дорожно-транспортном происшествии.
— Конечно!
— Ты ж там вообще мог сдохнуть, как собака. Или от потери крови, или от переохлаждения. Хорошо еще, что твоя тачка не загорелась, надежно немцы делают.
— Ага, давай им на фирму в Баварию благодарность пошлем — мол, инспектор дорожной милиции Пупкин и злостный нарушитель правил дорожного движения Самойленко очень рады за вашу продукцию…
— Короче, слушать эту твою туфту у меня времени нет. Подпишите, гражданин Самойленко, вот здесь и вот здесь. Больше я надеюсь вас не увидеть.
— Взаимно, — мрачно бросил ему Николай, расписываясь под протоколом допроса и даже не пытаясь читать, какую там галиматью настрогал инспектор.
Лейтенант сложил бумаги в старый потертый «дипломат» и, поднявшись, направился к выходу, но на пороге вдруг остановился и обернулся к Самойленко, подмигнув:
— Совсем забыл. Новость у меня есть для тебя — оч-ч-чень приятная.
— Что еще?
— Из Минска приезжал страховой агент. Из той фирмы, где застрахована твоя тачка.
— Ну.
— Мы с ним пришли к однозначному выводу, что виноват в аварии ты, а значит, по условиям твоего контракта с фирмой, страховку ты хрен получишь.
— Ну и черт с ней. Ты все сказал?
— Нет, еще не все. Я не советую тебе, Самойленко, если вдруг ты снова купишь «бээмвуху» на ворованные за рекламу деньги, когда-нибудь еще вздумать появиться в нашем районе. Ты через него теперь никогда спокойно не проедешь, это уж я тебе гарантирую, родной.
— Да пошел ты! — Коля схватился за ножку табуретки, намереваясь запустить ее в этого придурка в милицейской форме; но в последний момент все же сдержался, логично решив не связываться с этим вонючим «продуктом внутренних органов». А потому лишь яростно стрельнул ему вслед окурком сигареты, стараясь попасть поточнее.
Но дверь палаты за инспектором уже закрылась…
II
Дверь за Кашицкой уже давно закрылась, а Самойленко все сидел за столом в своем кабинете, боясь поверить в удачу и одновременно с ужасом представляя, какая сложная работа теперь его ожидает.
Да, в том, что материалы, предоставленные Пелагеей Брониславовной, на самом деле сенсационны, можно было не сомневаться. Но…
Пожалуй, только во времена «перестройки и гласности» журналист, получив доступ к желанной информации, мог тут же садиться за пишущую машинку и «рожать» очередное бессмертно-скандальное произведение. Чиновный люд, напуганный странным поведением высшего руководства страны и не отвыкший еще от грозной реакции ЦК на любой негатив в советской прессе, с душевным содроганием раскрывал каждое утро свежие газеты, выискивал в ровных столбиках газетных колонок свои фамилии и… тихонько молчал в тряпочку, ожидая неминуемой расправы над собой сверху.
Но сверху никто в основном никого не трогал, и постепенно журналистская настырность все сильнее стала надоедать «героям» критических заметок и разоблачительных статей. Вскоре все громче зазвучали голоса о журналистской ответственности перед обществом, а еще через некоторое время состоялись первые судебные процессы о возмещении морального ущерба потерпевшим от излишнего внимания прессы. Постепенно аппетиты «униженных и оскорбленных» средствами массовой информации росли, и очень скоро моральный ущерб, который в материальном выражении поначалу исчислялся в скромных сотнях рублей, достиг тысячных и даже миллионных сумм.
О, сколько судебных процессов было проиграно в то время отдельными журналистами и целыми редакционными коллективами! Сколько денег выплачено в качестве компенсаций! А в некоторых странах так называемого ближнего зарубежья кое-кому из журналистской братии довелось даже похлебать тюремной баланды.
Но не зря говорят, что за одного битого двух небитых дают. Пообтершиеся в бесчисленных судебных процессах писаки изучили законы не хуже некоторых адвокатов, наученные горьким опытом редакции обзавелись целыми отделами юридического обслуживания и теперь выверяли каждое слово, подтверждая каждый факт неопровержимыми документальными доказательствами.
И как закономерный итог этого процесса — бороться с прессой обиженным становилось с каждым днем все труднее и труднее.
Самойленко, слава Богу, не первый день работал в газете. Он уже был «битым», и не единожды. Он успел стать за эти годы настоящим профессионалом. И теперь, нисколько не усомнившись в сенсационности и важности рассказанного Пелагеей Брониславовной, сомневался только в одном — удастся ли собрать факты, документы, свидетельства с той тщательностью, чтобы каждое слово, которое он напишет об этом деле, звучало не менее весомо, чем заключительное обвинение прокурора в суде.
Чтобы достичь желаемого, нужно было составить четкий план, продумать каждую мелочь предстоящего расследования. И, положив перед собой чистый лист бумаги, Николай начал записывать все возможные источники информации, которые в самое ближайшее время ему предстояло тщательно проверить.
1. Кашицкая.
Здесь, пожалуй, он взял пока все, что можно было взять. Пелагея Брониславовна могла понадобиться ему только в том случае, если дело повернется вдруг новой, неожиданной, стороной, и тогда ему потребуются ее объяснения или какие-то уточнения.
