меня…
— Мы не трогаем мирных… — великан сделал многозначительную паузу, — мирных человеков. И если ты сейчас раззявишь пасть и в пасти у тебя будут только обычные человеческие зубы, то мы уедем. И даже заплатим за беспокойство.
— А если нет? — криво усмехнулся Раден, и его рука в кольчужной перчатке легла на рукоять меча.
— Если мне твои зубы не понравятся, — тихо ответил великан, кладя руку на топорище тяжелой секиры, — я вобью их тебе в глотку. До самой задницы.
Раден тяжело вздохнул, неторопливо поднял меч. Что ж, никто не обещал ему долгой жизни. Надо, надо было бежать, бросать все — имущество, дом — и бежать что есть силы… но теперь поздно. В руках у многих арбалеты, они знают, чего ожидать, и крылатый, взвившись в воздух, тут же падет, пронзенный серебряными болтами.
Почему все силы Света и Тьмы наслали на вампиров это проклятие — серебро? Серебряные путы не дают менять облик, раны, нанесенные серебряным оружием, надолго лишают сил. Вампира, пронзенного серебряной стрелой, можно взять голыми руками — правда, сначала в него надо попасть. Это сложно. Но когда в небо смотрят полтора десятка арбалетов — и Раден видел тускло поблескивающие наконечники посеребренных болтов, — уклониться сложно, слишком сложно.
Значит, придется принять бой.
Обманчиво медленное движение внезапно смазалось, фигура в кольчуге немыслимо быстро пересекла расстояние, отделяющее ее от всадников, меч сверкнул в воздухе…
Удары сыпались на него со всех сторон, большей частью пронзая воздух — сам он почти не промахивался. Опытный воин, даже столкнувшись с многочисленными противниками, весьма и весьма опасен, а вампир, с его молниеносной реакцией и нечеловеческой скоростью, опасен десятикратно. Две стрелы свистнули, ища цель — одна тут же засела в боку коня, заодно пришпилив к нему ногу наездника, вторая отлетела в сторону, отбитая крестовиной меча.
Он стремился добраться до арбалетчиков, не дать им стрелять, позволить женщинам — Синтии и Келле — взлететь, скрыться, спастись… и в то же время понимал, что Келла спасаться не станет. Не захочет бросить его умирать. Ни за что… даже ради дочери. Значит — погибнет сама. Она не боец, оружием владеет неважно, а в крылатой форме не сможет уклониться от стрел.
Отчаянный выпад, меч, словно росчерк молнии, валит с коня еще одного воина: лезвие вошло снизу, под нагрудник, встретив на своем пути лишь кольчугу и толстую куртку — не слишком серьезное препятствие для верного клинка. Кровь ударила струей, дико заржал конь…
От дома метнулась черная тень, врезавшись в солдат, сбивая их с коней, когтями вспарывая кольчуги, отрывая руки и норовя ткнуть в смотровую прорезь шлема. Тренькнули арбалеты — по меньшей мере две стрелы нашли цель. Келла рухнула на землю, подмяв под себя главаря воинов — того самого великана. Но он встал — лицо его было залито кровью, текущей из глубоких царапин. За спиной светловолосого гиганта его воины рубили слабо сопротивляющуюся Келлу, все еще пытающуюся достать их когтями; иногда ей это удавалось, и воздух оглашался торжествующим шипением — в крылатом облике вампиры лишены дара речи — и проклятиями. Сам же гигант шагнул навстречу Радену.
— Он мой! — предупреждающе поднял он руку, закованную в стальную перчатку, давая знак арбалетчикам.
Великан был хорош — но еще лучше была его броня. Раз за разом меч Радена бессильно высекал искры из толстых железных пластин, а сам он едва успевал увернуться от стремительных взмахов секиры, лезвие которой было покрыто серебряной насечкой. Одна серьезная рана сделает его почти беспомощным…
Двуручник обрушился на светловолосого сверху, тот неожиданно не стал парировать удар, а подставил плечо. Раден слишком поздно понял ловушку — лезвие врезалось в медного дракона, украшавшего наплечник, на то, чтобы высвободить его, ушло драгоценное мгновение.., Гигант ловко поймал клинок прорезью на обухе секиры, рванул — и в руках вампира остался лишь почти бесполезный обломок меча длиной в несколько ладоней.
А потом топор снова взметнулся, и на этот раз Раден не сумел увернуться — лезвие без труда вспороло кольчугу, одежду, кожу…
Вампир упал на одно колено. Светловолосый боец сделал шаг вперед, стремясь красиво нанести последний, смертельный удар… блеснул, устремляясь ему в лицо, обломок меча, болью резануло шею…
Тяжелая скамья отлетела в сторону, прямо в лицо скорчившейся от страха Синтии уставились серебряные клинки.
— Проклятие… девчонка, — то ли прорычал, то ли простонал главарь, лицо и доспехи которого были залиты кровью.
— Добивай ее! — крикнул кто-то.
Девушка выставила перед собой тонкий меч, прекрасно понимая, что никаких шансов ни победить, ни спастись бегством у нее нет. Человек с изорванным когтями лицом подал знак, и на девушку упала сеть. Она рванулась — но есть предел и силам вампира, просмоленные веревки весьма сложно было даже разрезать, не то что разорвать…
Ее выволокли во двор. Первое, что бросилось ей в глаза, — тела. Шестерым бойцам не придется хвастать победой, а еще несколько будут до конца своих дней носить шрамы — следы этой схватки. А затем… затем Синтия увидела отца, лежащего ничком, изрубленного так, что на теле не осталось живого места. Увидела черное пятно там, где пала мать — Келла так и не успела вернуться в обычную форму, оставшись и в смерти крылатой… Девушка отчаянно рванулась, пронзительно завизжала…
И проснулась. Сильные руки держали ее бьющееся в крике тело, а голова покоилась на чем-то теплом. Она открыла глаза — над ней склонилось обеспокоенное лицо Шенка, еще чуточку бледное.
— Ты кричала, — сообщил он. — Дурной сон?
Она снова закрыла глаза. Отчаянно захотелось свернуться комочком, полностью спрятаться в его сильных руках…
Почему ее тогда не убили? Почему воин, изуродованный ударами когтей Келлы, не захотел сразу выместить зло на ее дочери? Пожалел? Сомнительно… он — боец, а значит, не мог не понимать, что вампир и в младенчестве вампир, а Синтия была совсем уже взрослой, хотя и выглядела тоненькой и хрупкой. Захотел поизмываться? Да, все эти долгие декты, пока он держал девушку в цепях, она узнала, что такое жестокость, что такое боль… Она думала, что светловолосый венг намеревается мстить за свои раны, мстить долго, со вкусом… А затем он решил продать пленницу — если подумать, она могла этим даже гордиться, за нее была потребована немыслимая цена — и, что важно, эта цена была получена. Никакая красавица рабыня не могла бы сказать, что ее тело было оценено в шестьдесят полновесных имперских марок.
Почему же она испытывает боль, вспоминая, что ее продали, как обычную, пусть даже редкую и дорогую, но все-таки вещь?
Ее губы тронула чуть заметная улыбка, для темплара сейчас невидимая. Он первый сказал про служение… на самом деле все было иначе. Клятва в служении дается, когда вампиру спасают жизнь. Когда он всей душой… не важно, пусть всем сердцем желает жить, уже одной ногой стоя на пороге неминуемой смерти…
Она не хотела жить. Костер? Пусть костер — это наверняка принесло бы боль, но разом закончило бы все остальное: цепи, рвущую тело жажду, боль от плетей, коими хозяин имел привычку «учить» свою пленницу послушанию. Казнь, пусть даже мучительная, стала бы избавлением, Синтия ждала ее как блага… а потому ничем не была обязана молодому темплару, непонятно из каких соображений решившему выкупить ее и вернуть ей свободу. И конечно, даже не думала связывать себя истинной клятвой служения, клятвой от самого сердца…
Другое дело, что новый господин повел себя неожиданно и благородно — дал денег, лошадь… и свободу. Оказавшись в одиночестве, она вдруг поняла, что в определенной ситуации свобода и независимость отнюдь не являются благом. Одна во враждебном мире — сколько ей удалось бы продержаться?
И когда они встретились снова, когда Шенк неосторожно намекнул ей на клятву, она с готовностью поддержала его, признаваясь в том, чего не делала. И теперь она была с Шенком, не подчиняясь опрометчиво данному обету, а потому, что сама захотела этого… И еще потому, что с каждым днем она все
