***
— Выпей это, госпожа Зейнаб, — говорил врач Хасдай-ибн-Шапрут, одной рукой обнимая девушку, а другой поднося к ее губам чашечку.
— Что это? — слабым голосом спросила она. — Как болит голова…
— Еще глоточек универсального противоядия. Оно называется «териака». Уверяю тебя, все обойдется, — приговаривал врач. — Тебе необыкновенно посчастливилось, что организм отреагировал на яд мгновенно. Это позволило вовремя поставить диагноз и спасти тебя.
— Яд?! — На ее прекрасном лице отразилось изумление. — Я была отравлена? Ничего не помню… Кому понадобилось меня… — Зейнаб смутилась. Что такого она сделала, что приобрела столь непримиримого врага за такое короткое время?
— Преступница пока не найдена, — отвечал калиф, находящийся тут же. — Но как только я найду ее, она умрет той самой смертью, которую избрала для тебя, моя любовь. — Лицо его было сумрачно. В гареме было около четырех тысяч женщин — его жены, наложницы, рабыни, которые еще только надеялись привлечь его внимание, его родственницы, служанки… Немыслимо подвергать допросу всех. Злоумышленник очень хитер. И похоже, что так никогда и не будет найден…
— Как.., как была я отравлена? — спросила Зейнаб Хасдая-ибн-Шапрута. — А что мой бедный Наджа? С ним все в порядке? Ведь он пробует все, что мне подают…
— Твой евнух всего лишь вне себя от волнения и страха за тебя, госпожа. В остальном же вполне здоров, — уверил ее врач. — Отравой была пропитана одна из твоих шалей. Так яд проник в кожу. Ты должна была умирать постепенно, но как только ты накинула шаль, наступила немедленная И бурная реакция. Ты несомненно весьма чувствительна к любым посторонним веществам — и это хорошо, госпожа. — Врач повернулся к своей помощнице:
— Ревекка, покажи госпоже Зейнаб злополучную шаль.
Пожилая женщина открыла металлический ящичек и продемонстрировала содержимое.
— Кто дал тебе эту шаль, госпожа? — спросил Хасдай-ибн-Шапрут. — Если ты вспомнишь, то, возможно, мы скорее найдем преступника.., преступницу. Не прикасайся, умоляю! Шаль смертоносна, и ее надлежит немедленно уничтожить. Просто гляди.
Зейнаб посмотрела на шаль. Прелестная ткань — легчайшая мягкая шерсть ярко-розового цвета, а роскошная бахрома еще ярче. Приметная вещица… Тем не менее Зейнаб напрочь не помнила, откуда она взялась. Она посмотрела на Ому, но та лишь недоуменно покачала головой.
— Этой вещи не было среди нарядов, привезенных нами из Алькасабы Малики, — сказала Ома. — Я помню лишь, как однажды поутру мы рылись в сундуке в поисках какой-нибудь теплой шали: день обещал быть прохладным. Вот эта просто-напросто лежала поверх прочих тряпок. Мне и в голову не пришло поинтересоваться, откуда она взялась. Я подумала, что это подарок господина калифа…
— Госпожа, я обязан задать один вопрос, — сказал врач. — Ты вполне доверяешь своей прислужнице? Зейнаб пришла в неистовство.
— Как ты смеешь? — Она с величайшим трудом овладела собою и заговорила ледяным тоном. — Я верю Оме, как самой себе. Она со мною по собственному выбору. Я предлагала даровать ей свободу и отослать домой, в Аллоа. Она отказалась. Она отказалась даже стать женою Аллаэддина-бен-Омара, которого любит всем сердцем, и все ради того, чтобы не покидать меня! — Зейнаб протянула руку подруге, и Ома благодарно сжала ее. Глаза служанки были полны слез. — Ома верна… Никогда она не причинит мне зла.
— Госпожа, прошу простить меня, но я обязан был спросить… — врач был искренен.
— Путешествие не повредит госпоже? — спросил калиф. Вопрос этот изумил всех.
— Куда ты хочешь увезти ее, мой господин? — спросил Хасдай.
— Во дворец Аль-Рузафа. Она будет там в безопасности, покуда не оправится совершенно, — отвечал калиф. — Мы поедем с остановками: сперва доедем до Алькасара, что в Кордове, передохнем, а потом спокойно доберемся до Аль-Рузафы.
— Да… — врач задумался. — Пожалуй, это недурная мысль, мой господин. В Аль-Рузафе ситуацию можно держать под контролем, не то что в этом курятнике… А дворец все еще обитаем? Ты не был там с тех самых пор, когда двор переехал в Мадинат-аль-Захра…
— Я поселю се в прелестном летнем домике среди тамошних дивных садов, там уютно и вполне можно жить. Не впервые мне возить туда красавицу… — В глазах Абд-аль-Рахмана сверкнули шаловливые огоньки. — Там покойно, — докончил он более серьезно.
— Все одежды госпожи необходимо предать огню, — продолжал врач. — А драгоценности — прокипятить в уксусе. Мы не можем исключить проникновение яда во все вещи, которых касалась отравленная шаль.
Калиф заметил, что глаза бережливой Зейнаб темнеют, и поспешно сказал:
— Я тотчас же прикажу сшить тебе новые наряды — самые лучшие, моя любовь! Но воспользуюсь случаем и признаюсь тебе, красавица; ты нравишься мне более всего в естественном своем виде… На свете нет женщины прекраснее тебя, Зейнаб! Я ежечасно благодарю Аллаха за то, что он не отнял тебя у меня.
— О, как ты добр, господин мой… — ласково ответила она, тщательно скрывая злость и испуг. Да, Инига предупреждала ее, что подобное случается в гаремах, но, надо признаться, Зейнаб не восприняла ее слов всерьез…
А Хасдай-ибн-Шапрут тем временем думал о том, что калиф, похоже, всерьез влюбляется — или уверяет в этом сам себя. За те несколько лет, что он знал Абд-аль-Рахмана, он ни разу не видел, чтобы владыка был таким с женщиной… То, что началось как приступ бешеной страсти, возбуждаемой цветущим и на редкость совершенным телом, обогатилось совершенно иными симптомами по мере того, как калиф лучше узнавал свою Рабыню Страсти… Что же до самой Зейнаб, то врач ни секунды не верил в ее ответную любовь к калифу. Да, девушка почитает его, возможно, немного боится — ладно, пусть даже слегка привязалась к владыке, но при чем тут любовь? Нет. Едва зная девушку, он не был даже вполне уверен, что она способна любить. Ужели женщина, специально натасканная для наслаждения и ведущая столь неестественный образ жизни, знает, что такое любовь?.. Нет, положительно это загадка…
Правда, врач вынужден был признать, что более красивой женщины он в жизни не видывал. Посему вполне понимал калифа — ведь она к тому же еще и молода, и образованна… Зейнаб — последняя любовь калифа, ярчайшая звезда на закатном его небосклоне, подобно тому, как Ависага-сунамитянка была усладой старости царя Давида… Вероятно, ребенок от нее будет последним отпрыском владыки. И пусть ему за пятьдесят — но на это он вполне еще способен, что доказывает существование двоих младших его детей…
— Как она? — спросила госпожа Захра Хасдая-ибн-Шапрута. Она специально потребовала, чтобы он явился в ее покои перед тем, как покинуть гарем. — И что с нею приключилось? Она что, забеременела?
— Кто-то пытался ее отравить, — спокойно отвечал доктор. — Калиф вне себя. К счастью, мне удалось ее спасти. — С какой стати первая жена калифа спрашивает об этом? Захра обычно не удостаивает своим вниманием тех, кого считает низшими…
— Тогда, я уверена, она будет жить, — безмятежно ответствовала Захра. — Конечно, калиф стар для такой цацки, но станет ли он меня слушать? Никогда! Ах, насколько было бы разумнее отдать эту красотку Хакаму! А ты какого мнения как врач?
— Я вижу лишь, что господин мой калиф счастлив с госпожою Зейнаб. Я считаю его достаточно крепким и телом, и духом, чтобы предаваться страсти с этой красивой девушкой, — отвечал Хасдай-ибн-Шапрут, прежде ему не приходилось видеть госпожу Захру в такой ярости. Что ее так волнует? Ее положение при дворе незыблемо, и сыну ее ничто не угрожает…
— О, мужчины! — говорила позже Захра второй жене калифа по имени Таруб, галатианке, чьи когда-то роскошные рыжие волосы с возрастом утратили яркость. — Все они из одного теста! Наш господин рискует здоровьем, забавляясь с юной наложницей! Он совсем не думает о том, как нуждается в нем Аль-Андалус!
— Если он счастлив, — рассудительно заметила Таруб, — разве от этого не выиграет Аль-Андалус? Что ты имеешь против этой Зейнаб? Почему вся пылаешь ревностью? Сколько наложниц прошло через спальню
