плечами, шеей и коротко стриженной головой. В зубах у него дымилась сигарета, уличные огни блестками отражались в прищуренных глазах, цветными бликами пробегали по вдавленной переносице, пересеченной узкой полоской старого шрама.
Бура сидел в машине один. Игоря Чебышева на соседнем сиденье не было, и Бура знал, что этот фраерок там больше никогда не появится. Еще бы Буре этого не знать! Ведь Чебышев погиб, можно сказать, у него на глазах – утонул во время купания. Бура 'старался' его спасти, да не успел. Ну не получилось, что тут поделаешь!
Именно так он и сказал по телефону, когда докладывал о происшествии: так, мол, и так, не уберег я Игорька. Выловить-то его выловили, но поздно – откачать уже не смогли. 'Да, – ответил ему знакомый голос в телефонной трубке, – видно, от судьбы не уйдешь. Что ж, спасибо. Получишь премию... за то, что 'пытался спасти товарища''.
'Вот интересно, – подумал Бура, слегка притормаживая, чтобы не поцеловать такси в корму, – какую премию я получил бы, если б в натуре спас этого говнюка? Ну, типа, если бы он действительно начал тонуть – сам начал, без посторонней помощи, – а я б его вытащил? Да, уж это была бы всем премиям премия! На гроб и венки точно хватило бы!'
Бура вел машину, совершенно не задумываясь о том, что и как делает, и от этого у него порой возникало ощущение, что 'опель' движется вперед сам по себе – сам притормаживает, сам разгоняется, сам переключает передачи, включает указатели поворотов и совершает маневры, неотступно следуя за катящимся впереди желтым такси. В эти моменты Бура переставал ощущать собственные руки и ноги, и тогда ему усилием воли приходилось возвращать контроль над телом, напоминая себе, что за рулем машины сидит не дух святой, а он, Николай Ремизов, по кличке Бура, лично. И если он, Ремизов Николай, зазевается, уйдя в мир сказок, предоставленный самому себе 'опель' увезет его не дальше первого светофора, где с треском влепится прямо в зад вон тому трахнутому таксеру.
Впрочем, Бура был не из тех, кто способен надолго уйти в иллюзорный мир – для этого у него было слишком скудное воображение. Он давным-давно привык получать приказы и выполнять их – как правило, безукоризненно и даже блестяще, если четкими оказывались полученные им инструкции.
Сейчас у него была очень простая инструкция – выследить девчонку и заткнуть ей пасть. Время близилось к полуночи, девчонка ехала с вокзала – судя по избранному таксистом направлению, прямиком домой, а не к какому-нибудь хахалю, – и Бура не видел никаких препятствий к достижению намеченной цели. Тормозные огни идущих впереди машин и фары тех, кто ехал навстречу, просвечивали салон желтой 'Волги' навылет, и Буре был отлично виден силуэт слегка растрепанной после поездки девичьей головы, торчавшей над спинкой заднего сиденья. Такси ехало ровно, не отклоняясь от маршрута, без ненужных поворотов и перестроений, и девчонка сидела спокойно – не дергалась, не вертела головой, не приставала к таксисту с просьбами ехать побыстрее, – и все это, вместе взятое, означало, что едущий за такси синий 'опель' до сих пор никем не замечен. Да и что можно заметить ночью, в плотном потоке машин? В такое время и в таком месте, поглядев в зеркало заднего вида, непременно увидишь у себя за спиной чьи-нибудь фары – как правило, только фары и ничего больше. Поэтому Бура ехал за такси впритирку, чуть не упираясь своим передним бампером в его задний, и ни о чем не волновался.
Похлопывая ладонями по рулю в такт музыке, от которой, казалось, ритмично содрогалась вся машина, и следя за тем, чтобы между 'опелем' и такси не вклинился какой-нибудь слишком шустрый умник, Бура занимался нехитрыми арифметическими подсчетами. Он немного путался в нулях, которых было слишком много, чтобы такой человек, как Николай Ремизов, мог без усилий держать их в уме, однако производимые им расчеты сами по себе были довольно несложными. Он присутствовал при изучении привезенных Гальцевым договорных обязательств и хорошо запомнил общую сумму сделки. Процент, причитающийся ему от этой суммы, был известен Буре заранее – еще тогда, когда все эти лохи с высшим художественным образованием были живы, здоровы и даже не догадывались, что доживают свои последние деньки на этом свете. Теперь, когда стала известна сумма сделки, подсчитать, сколько он получит на руки, ничего не стоило, и Бура занимался арифметикой всю дорогу от вокзала только потому, что никак не мог поверить в такую небывалую удачу. Огрести такие бабки, и за что?! За какую-то картину, которой он, Бура, сроду в глаза не видел и на которую ему было в высшей степени начхать. Он был человеком практичным, удовольствия любил простые – водку, баб, легкую музыку, хорошую жратву, быстрые тачки и так далее, в том же духе, – и ему было решительно непонятно, как можно отваливать такие бабки за кусок испачканного масляной краской холста. Конечно, иметь дома на стене хорошую картину, где нарисованы березки над водой, или закат на море, или голая баба в интересной позе, – это, наверное, неплохо. Но зачем платить за это миллионы, и не в рублях, а в евро?! Ступай себе на вернисаж – хоть на Измайловский, хоть к Крымскому мосту, хоть на любой другой – и бери, чего душа попросит, за сущие копейки. А если сильно крутой, пойди в галерею и купи то же самое, но дороже. Насчет галереи – это, по крайней мере, понятно. То есть ясно, за что переплачиваешь. Ведь там, в галерее, нет толп приценивающихся лохов, и за твои деньги тебе там задницу оближут по всем правилам искусства – с кофе, приятной музыкой и умными базарами, если у тебя есть такая потребность. Но отваливать сумасшедшие бабки даже не за картину, а за КУСОК картины?! Нет, этого Бура понять не мог, хоть убей.
А с другой стороны, ему-то какое до всего этого дело? Радоваться надо, что не перевелись еще на свете такие лохи! Ведь не будь лохов, чем стали бы заниматься реальные пацаны вроде Буры? Да хрен его знает чем! С голодухи бы, наверное, подохли, как волки в лесу, где, кроме грибов, никакой дичи не встретишь...
Придя к такому выводу, Бура принялся снова, уже, наверное, в восьмой раз, пересчитывать свою долю от этого дела, но тут такси заморгало указателем правого поворота, зажгло рубиновые огни стоп-сигналов и свернуло в боковую улицу. Бура повторил этот маневр – без спешки и излишней лихости, как законопослушный лох, возвращающийся домой после долгого рабочего дня, – и, пока стрелка спидометра болталась где-то между сорока и пятьюдесятью километрами в час, ловко прикурил одной рукой очередную сигарету.
Улица оказалась почти неосвещенной, и движения на ней, считай, не было. Поэтому Бура еще немного снизил скорость, давая такси оторваться. Это оказалось очень кстати, потому что в полуквартале от перекрестка фары выхватили из темноты притаившегося за деревом мусора в желто-зеленом светоотражающем жилете. Мусор вскинул навстречу Буре радар, похожий на диковинный дуэльный пистолет, и тут же опустил его жестом, в котором сквозило недвусмысленное разочарование.
Бура прокатился мимо этого урода, дисциплинированно держа стрелку спидометра на отметке '60', а потом прибавил газу, чтобы не потерять из вида красные габаритные огни такси. Вскоре 'Волга' опять замигала оранжевым глазом указателя поворота, затормозила и свернула во двор. Стиснув зубами дымящийся окурок, Бура выключил магнитолу, и в салоне стало тихо. В тишине, нарушаемой лишь мягким урчанием движка, Бура повернул руль и следом за такси вкатился во двор, сразу же угодив колесом в глубокую выбоину. Раздался глухой удар, машину тряхнуло, и Бура отпустил короткое непечатное словечко. Ему подумалось, что девчонку надо было прибить еще там, в магазине. Теперь, по крайней мере, не пришлось бы бить подвеску и тратить время, гоняясь за ней по темным закоулкам. А с другой стороны, чем плохо? Платят ему не за головы, а за выезды. Грохнул бы эту козу тогда – сегодня не представился бы случай заработать лишнюю копейку. В общем, все ништяк, если как следует разобраться...
И потом, тогда, в самом начале, никто знать не знал, что девчонка – родственница Игорька,
