продать душу дьяволу.
Впрочем, в любви и покровительстве этой дамы Дружинин не нуждался. Она была просто клиентом высшей категории – одной из тех, кому не принято отказывать, даже если они просят чего-то совершенно несуразного. Если бы она пожелала стать слонихой и потребовала пришить себе вместо носа хобот, Владимир Яковлевич сделал бы это не моргнув глазом да еще и прибавил бы от себя слоновьи уши и хвост – бесплатно, из уважения к клиенту.
Продолжая улыбаться, Дружинин дал ей прикурить, опустил зажигалку в карман белого халата и только после этого сел. Стройные ноги пациентки исчезли из поля зрения, и он окинул остальное взглядом талантливого художника, любующегося собственным творением. Подчеркнутая облегающим жакетом осиная талия, совершенная грудь – как раз такая, что больше всего нравится мужчинам, гладкая белая шея, матовое, без единой морщинки лицо, разрез глаз, линия губ... Разумеется, доктор Дружинин видел признаки перенесенных пластических операций, но для человека непосвященного они были незаметны. Тем и славился Владимир Яковлевич, что из-под его скальпеля выходили красивые живые люди, а не жутковатые манекены, опасающиеся лишний раз улыбнуться, чтобы не лопнула туго, как на полковом барабане, натянутая кожа...
Впрочем, над лицом этой женщины Владимир Яковлевич работал не так уж и много. Никаких кардинальных изменений – так, несколько подтяжек, не более того. Она удивительно хорошо сохранилась для своего возраста, а золотые руки Владимира Яковлевича придали этой сохранности свежесть и блеск настоящей молодости. Нужно было знать, сколько ей лет, чтобы по достоинству оценить мастерство хирурга, совершившего настоящее чудо.
Вошла медсестра. Кроме кофе, она принесла папку с результатами обследования, положила ее перед Дружининым и вышла, бесшумно ступая по ковровому покрытию туфлями на низкой резиновой подошве. Доктор с удовольствием проводил ее взглядом. Она была по-настоящему хороша; скальпель ни разу ее не касался, поскольку Владимир Яковлевич свято исповедовал им же придуманное правило: не оперировать тех, с кем спишь, и не спать с теми, кого оперировал.
Прихлебывая густой ароматный кофе, он рассеянно перелистал содержимое папки, хотя и без того был прекрасно осведомлен о результатах анализов. Предстоящая операция уже месяц занимала все его мысли. Это было безумие, но заразительное, захватывающее целиком, без остатка, и Владимир Яковлевич, отбросив сомнения, с головой в него погрузился.
– Ну, что скажете, доктор? – спросила пациентка, затянувшись сигаретой и манерно стряхнув пепел в предложенную Дружининым пепельницу.
– Анализы прекрасные, – сообщил Владимир Яковлевич. – Мне бы такие, честное слово! У вас великолепное здоровье!
– А разве может быть иначе? – удивленно подняла тонкие брови пациентка. – При тех суммах, которые я трачу на врачей...
– Ну, согласитесь, что здоровье – это не то, что можно купить за деньги! – смеясь, воскликнул Дружинин.
– Купить нельзя, – согласилась посетительница. Голос у нее был глубокий и мелодичный, несмотря на почти тридцатилетний стаж курильщицы. – А вот сохранить – да, можно.
'С твоими деньгами да не сохранить', – подумал Владимир Яковлевич. Сидевшая перед ним женщина была вдовой. Муж оставил ей состояние, исчисляемое астрономической суммой и сравнимое с годовым бюджетом небольшой страны. Это была сумма, которую не требовалось приумножать в поте лица своего – деньги работали сами, позволяя своей владелице вести праздную, роскошную жизнь на одни лишь проценты, не касаясь основного капитала.
Помимо денег, муж оставил ей связи, которые она очень умело поддерживала; так что, хоть в любовники ей доктор Дружинин и не набивался, попасть в число ее врагов ему также не улыбалось. Ее капризы были сделаны из оружейной стали и очень щедро оплачивались. Желания ее были самые неожиданные: она могла захотеть сделать пластического хирурга Дружинина своим личным, домашним врачом, а могла, наоборот, пожелать стереть его с лица земли. И то и другое было ей по плечу, и, разговаривая с ней, Владимир Яковлевич всякий раз испытывал такое ощущение, словно находился один на один с королевской коброй.
Пациентка раздавила в пепельнице длинный окурок и принялась рыться в сумочке. Дружинин знал, что она ищет мятные пастилки для освежения дыхания. Воспользовавшись моментом, он снова пристально всмотрелся в ее лицо. Да, сходство угадывалось, особенно когда она сидела вот так, повернувшись в профиль и склонив голову. Впрочем, ТУ женщину никто из живущих ныне не видел иначе, как в профиль. Веками люди восхищались ее левым профилем; Владимиру Яковлевичу подумалось вдруг, что искусство – хитрая штука. Возможно, у ТОЙ на правой щеке или даже на лбу было безобразное родимое пятно, а то и неправильно затянувшийся шрам, но этого теперь уже никому не узнать. Ее портрет – идеал гармонии и красоты, а воскресни она ненароком и вздумай пройтись по улицам, черта с два ее хоть кто-нибудь узнает!
Несправедливо это, подумал Дружинин. У живописца в распоряжении сколько угодно времени и бездна попыток – если что-то не получилось, всегда можно начать с нуля. В результате его плоская, безответственная мазня ни к чему его не обязывает: удачная картина, быть может, сохранится в веках, славя его имя, а неудачная сгинет, никому не известная, в темном чулане или на пыльном чердаке. А хирургу на его творчество отведены считанные часы, и ошибаться он не имеет права – что написано пером, не вырубишь топором. Скальпель и игла не знают вторых попыток, а творения пластического хирурга, даже самые совершенные, живут недолго – люди, увы, смертны, да и жизнь их тоже не особенно щадит.
– Ну, что же вы замолчали, доктор? – спросила пациентка.
Она наконец отыскала свои пастилки, положила одну в рот и стала посасывать. Это, как и все остальное, выходило у нее изящно и вместе с тем как-то значительно, как будто она не пастилку сосала, чтобы перебить никотиновую вонь изо рта, а совершала прилюдно некое в высшей степени интимное таинство, колдовское и эротичное одновременно. Взгляд ее темных глаз притягивал и завораживал, и Дружинину удалось избавиться от этого наваждения только после того, как он представил ее окровавленное тело, безобразно распяленное, распластанное на операционном столе, как препарированная лягушка на предметном стекле микроскопа.
– Да я, собственно, уже все сказал, – произнес Владимир Яковлевич, деликатно пригубив кофе. – Никаких противопоказаний к операции нет. Решение за вами. Что до меня, то я, как мы и договаривались, в полном вашем распоряжении. Когда вы будете готовы лечь в клинику?
Пациентка на мгновение задумалась, как будто прокручивая в голове список неотложных дел.
– Завтра, – сказала она, сверкнув белозубой, в высшей степени обаятельной улыбкой. – Но, Владимир
