при виде диктофона. – Вы прекрасно понимаете, чего я добивалась!
– Я?! – В голосе Сиверова прозвучало прекрасно разыгранное изумление. – Господь с вами, как же я могу это понимать, когда вы сами вряд ли понимали, что делаете?! Можно только предполагать, на что вы рассчитывали. Вы, вероятно, надеялись, что, польстившись на ваши деньги и в особенности на ваши... гм... прелести, доктор Мансуров сейчас же, не сходя с места, вынет 'Мадонну Литта' из ящика письменного стола и примется ваять вам новое лицо...
– Прекратите немедленно! – сердито выкрикнула Ирина. – Что вы себе позволяете?
– Вы спрашиваете – я отвечаю, – все с той же дурацкой ухмылкой, которую она не могла видеть, но отлично угадывала по голосу, хладнокровно заявил Сиверов. – Нет, сами посудите, что я мог сказать этому слесарю по ремонту человеческих мозгов? Что вы работаете на ФСБ? Но это только лишний раз подтвердило бы бытующее в народе мнение, что наша контора – просто сборище... гм... Я хотел сказать: что в нашей организации работают люди, компетентность которых оставляет желать лучшего.
– И этот человек утверждает, что у меня странное чувство юмора! – с огромным сарказмом воскликнула Ирина. – Остановите машину! Я не желаю разговаривать в таком тоне. Если хотите знать, я вообще не желаю с вами разговаривать. Я к вам не набивалась, так можете и передать своему драгоценному генералу...
– Обязательно передам, – сказал Сиверов. – Он, конечно, огорчится, но не настолько, чтобы отказаться от поисков картины.
Это был удар ниже пояса – заслуженный, но оттого не менее болезненный. Может быть, даже более... Именно поэтому, чтобы не показать, что стрела попала в цель, Ирина сделала вид, что не поняла намека.
– Остановите машину! – потребовала она. – Вы что, русского языка не понимаете?!
– Сейчас, – сказал Глеб. – Просто здесь остановка запрещена, а во-о-он – видите? – гаишник. Проедем перекресток, и можете идти на все четыре стороны. Хоть обратно к доктору Сафронову, хоть... В общем, куда хотите. Вы и так уже сделали все, что могли.
– То есть?
– Какая вам разница? Вы же не хотите со мной разговаривать. Вот и не надо. Тем более что шуток вы не понимаете...
– А я не вижу здесь повода для шуток!
– Правда? Зато я вижу. Какой-то умный человек сказал, что люди смеются, когда им больно... чтобы не было так больно. Так вот, это как раз тот случай.
– И он еще недоволен, что с ним не хотят разговаривать! Сначала насмехается, потом говорит загадками...
Перекресток, за которым Глеб обещал ее высадить, остался далеко позади, но Ирина этого не замечала.
– Хотите серьезно? – не оборачиваясь, спросил Сиверов.
– Ну, допустим, хочу.
– Так вот, говоря серьезно, вы не сумели бы причинить расследованию большего вреда, даже если бы специально задались такой целью.
– Как это? – искренне изумилась Ирина. – Ведь вы сами... то есть Федор Филиппович... Вы же знали, что я собираюсь пойти к Мансурову, вы же оба это одобрили!
– Кто же знал, – мягко возразил Слепой, – что вы вот так прямо пойдете и выложите карты на стол? Ваша попытка взять его на пушку провалилась, поскольку такие вещи, извините, надо уметь... Он, разумеется, сразу понял, кто вы и откуда, как если бы вы заранее прислали ему письменное уведомление или предъявили удостоверение сотрудника милиции – как полагается, в развернутом виде. В какой-то степени это даже хорошо. Если бы он не догадался о вашей принадлежности к органам, то непременно нашел бы способ как-нибудь аккуратно, без шума и пыли, вас убрать. Но он все понял – понял, в частности, что, если вы исчезнете, вас будут искать, и не где-нибудь, а в его кабинете. Поэтому он просто удалил вас с поля за грубую игру, и сделал это, надо отдать ему должное, мастерски. Притом что доктор Сафронов скорее всего никак не замешан в его делах, благодаря вашей откровенности уважаемый Марат Хаджибекович получил почти целые сутки форы. Представляете, куда он мог уехать за сутки? Практически в любую точку планеты, за исключением наиболее труднодоступных. Вы его, несомненно, очень напугали, и бежал он быстро, второпях... Поэтому можно только догадываться, что он сделал с картиной. Через таможню ему ее не протащить, там все перекрыто. Хорошо, если он ее спрятал. То, что спрятано, да еще второпях, можно найти... можно хотя бы надеяться найти! Но... Страх – он ведь сильнее жадности. Доктор Мансуров – человек неглупый и понимает, конечно же, что, если он избавится от картины, уничтожит эту единственную улику против себя, мы уже ничего не сможем ему предъявить, кроме голословных обвинений. Так что на его месте, Ирина Константиновна, я бы просто бросил эту злосчастную картину в камин, и дело с концом.
– Боже мой, – упавшим голосом произнесла Ирина. – Вы действительно так думаете?
– Не совсем, – лаконично ответил Глеб.
Ирина подождала продолжения, но его не последовало.
– С вами очень трудно разговаривать, – заметила она.
– А это потому, что вы сидите сзади, – невозмутимо парировал Сиверов. – Попробуйте пересесть – вдруг полегчает?
– Еще чего, – отрезала Ирина. – Сойдет и так. Мне все-таки хотелось бы узнать...
– Что я обо всем этом думаю на самом деле? Это сложный вопрос. В общем-то, описанный мною способ заметания следов больше приличествует какому-нибудь Беку, чем доктору Мансурову – хирургу, человеку с железными нервами и ясной головой. Побежал – значит, виноват, а похищение и, не дай бог, уничтожение картины да Винчи – это такая вина, за которую все полиции и разведки мира будут искать его до самого Страшного суда. Да и ценность картины такова, что в данном случае жадность может пересилить инстинкт самосохранения. И вообще, чем больше я об этом думаю, тем сильнее мне кажется, что Мансуров тут ни при чем. Вообще ни при чем, понимаете? Слишком уж явно все в этом деле указывает на него, да и его реакция на вашу выходку в клинике была реакцией невиновного человека. Дескать, ах, вы сумасшедшая? Ну, так
