милиция. Да и не только московская, конечно: Арбузов не сомневался, что ориентировки на этого урода разосланы уже по всей России, если не по всему свету.
– Видал? – перехваченным от охотничьего азарта голосом спросил он у Коврова, который уже отцепил от себя старикана с его набитым грязной морковкой и зелеными помидорами рюкзаком. – Нет, ты видал гада, а?
Пожалуй, впервые за все время, что Арбузов его знал, прапорщик выглядел удивленным и даже слегка обескураженным. Его можно было понять: никто не мог ожидать от преступника подобной наглости. После всего, что он тут натворил, ему сейчас полагалось мчаться со скоростью звука прочь от Москвы, куда глаза глядят. А этот подонок даже волосы состричь не потрудился, не говоря уж о том, чтоб избавиться от своего гитарного чехла и мотоциклетной куртки, которая была ему, мягко говоря, немного не по возрасту...
– Будем паковать, – как-то не слишком уверенно произнес Ковров. – Сообщи нашим.
Арбузов потянулся за рацией и посмотрел на блондина, проверяя, как он там. А он по-прежнему неторопливо шел почти прямо на них. Вид у него был отсутствующий, глаза глядели куда-то поверх голов и казались пустыми, неподвижными и ровным счетом ничего не видящими. 'Обкурился, – решил сержант, поднося к губам микрофон рации и большим пальцем сдвигая рычажок тангенты. – Оно и к лучшему, меньше будет возни'.
Он пробормотал в микрофон все, что положено насчет подозреваемого и места, где тот обнаружен, получил подтверждение приема и прервал связь. Умнее всего сейчас было бы дождаться подкрепления. Вокзал с минуты на минуту оцепят, перрон наполнится автоматчиками, и этому хрену волосатому только и останется, что бросить свою балалайку на асфальт и поднять лапки кверху...
Арбузов посмотрел на Коврова и понял, что действие пойдет по другому сценарию – по тому, которым всегда пользовался прапорщик. Рука уже привычно шарила за спиной, нащупывая дубинку, которой Ковров, считай, никогда и не пользовался, но тут послышался звонок мобильного телефона.
Блондин вздрогнул, будто проснувшись, сунул свободную руку в карман и вынул продолжающий верещать аппарат. Милиционеры слышали каждое слово. Да там, если честно, и слушать-то было особенно нечего. 'Да пошел ты в ж...!' – громко, с чувством сказал блондин и с силой метнул телефон в очень кстати очутившуюся поблизости урну.
В следующий миг блондин, возвращенный к действительности телефонным звонком, увидел милиционеров. Их разделяло уже не более десятка метров. Арбузов заметил, как замедлился, сделавшись неуверенным, его шаг, а светло-серые глаза суетливо забегали. Слева и справа стояли пустые электрички. Двери вагонов слева были уже закрыты; в составе справа шла уборка, и туда, в принципе, можно было заскочить, но что толку?
Блондин это понял и, рассудив, по всей видимости, что Арбузов с Ковровым вовсе не обязательно явились сюда по его душу, выровнял шаг и с прежней неторопливой уверенностью двинулся вперед. Позади, в урне, опять зазвонил нисколько не пострадавший от дурного обращения телефон, но блондин даже ухом не повел, словно это его не касалось. Ковров шагнул вперед и произнес сакраментальную фразу:
– Минуточку, гражданин.
Блондин, будто только того и ждал, зайцем сиганул в сторону, и в его правой руке, откуда ни возьмись, появился пистолет, о котором в ориентировке, черт бы ее побрал, не было сказано ни единого слова.
Человек, о котором Федор Филиппович говорил как о своем давнем знакомом, оказался изрядно потертым и засаленным типом предпенсионного возраста, щуплым, морщинистым, неопрятным и суетливым. Он то и дело сбивался на заискивающий тон и постоянно угодливо хихикал, потирая сухие узловатые ладошки. Брюки у него на коленях вздулись пузырями, матерчатая курточка спортивного покроя нуждалась в стирке, а местами и в починке; Глеб пришел к выводу, что данный предмет гардероба надо не стирать и штопать, а просто выкинуть на помойку – так будет и дешевле, и проще. Было совершенно невозможно представить, чтобы генерал Потапчук водил знакомство с такими людьми; этот 'знакомый' даже с виду казался каким-то липким, нечистым, и, вынужденно пожав протянутую им руку, Сиверов с трудом сдерживал желание вытереть ее о штанину.
Впрочем, дело свое этот сморчок знал туго, из чего следовало, что это никакой не знакомый и тем более не приятель Федора Филипповича (сам он говорил о себе именно так, не называя, естественно, ни имен, ни званий), а законсервированный на всякий случай агент. Именно агент, поскольку на резидента это создание ну никак не тянуло.
Он безошибочно опознал Глеба в толпе прибывших пассажиров и, незаметно вынырнув откуда-то сбоку, вкрадчиво прошелестел:
– Желаете такси? Я вожу только русских и всегда узнаю их с первого взгляда.
Это был пароль – достаточно, по мнению Сиверова, идиотский, чтобы посторонний человек, к которому с этим паролем обратились по ошибке, мог нечаянно угадать правильный отзыв.
– Вообще-то, я приехал сюда как раз затем, чтобы отдохнуть от земляков, – не без сожаления провожая глазами садящуюся в настоящее такси Анну, механически отбарабанил Глеб, – но вы, наверное, правы: начинать надо понемногу...
– Чтобы сразу не пресытиться новыми впечатлениями! – радостно закончил этот обмен дурацкими репликами 'знакомый' и угодливо хихикнул.
После чего и состоялось рукопожатие.
'Таксист' предложил поднести багаж. Подносить было нечего, кроме полупустой спортивной сумки, которой он и завладел с упорством, достойным, на взгляд Глеба, лучшего применения.
– У нас тут, знаете ли, сервис на европейском уровне, – пояснил он свои действия и снова неприятно хихикнул. – Ну, как там поживает мой старый приятель? За столько лет ни одной весточки, и вдруг... Такой приятный сюрприз!
'Сомневаюсь', – подумал Глеб.
– Он велел вам кланяться, – сказал Сиверов вслух.
– Вот спасибо! Право, я тронут тем, что обо мне не забыли. Так тронут, вы себе просто не представляете! И вы ему непременно кланяйтесь! Так и скажите: Валдис, мол, передает поклон...
– Вы не похожи на латыша, – заметил Глеб.
